Ты удобная, и ты сама в этом виновата.
Закрываю глаза.
Слезы молчаливо катятся по щекам, пока вокруг меня мир продолжает жить. Только в этой машине все остановилось, но за ее пределами — солнце светит также ярко, ветер ласково обходит строения, раздувая дорожную пыль. И все хорошо. А у меня внутри вместо сердца и меня — сожженный дотла лес.
Я представляю себе зачем-то, как поступила бы, зная все наперед. Нахожу ошибки, пытаюсь их исправить, и пусть понимаю, что от этого смысла ровным счетом не будет — все уже случилось! Грянуло! Разделило на «до» и «после», но как остановиться? Как будто это возможно…
Когда мне кажется, что я дошла до своей личной, последней отметки, дверь резко открывается с водительской стороны.
Мне на миг страшно, что он все-таки нашел меня, но это мама.
Прямо в тот момент, когда я думаю, что больше не выдержу и обязательно зарыдаю в голос — приходит мамочка…
Я смотрю ей в глаза, подбородок начинает дрожать. Мама хмурится.
- Пристегни Леру.
Все, что она говорит сейчас. Потому что «не сейчас», «не здесь» и «не так». Она решительно садится за руль, заводит машину и отдает еще одно указание:
- И сама пристегнись.
Спасибо.
Сейчас я настолько дееспособна, как никогда в жизни не была. Мне нужен кто-то сильный, за кого я смогу уцепиться. Мне нужен спасательный круг, а мама…кто может быть лучше, чем мама?
3. «Мама»
Соня
- … Ну тише, моя маленькая девочка, не плачь…
Не плакать не получается. Если в машине у меня были хоть какие-то границы, то теперь, когда мы сидим на маминой кухне, а Лера спит в спальне, их не осталось вообще. Я громко, некрасиво всхлипываю, пока она гладит меня по голове, и не могу остановиться.
Чувствую себя такой жалкой… а еще очень маленькой, как будто мне снова лет семь и я плачу из-за того, что мой одноклассник Димка толкнул меня в огромную лужу. Испортил колготки с сердечками, испачкал рюкзак…
Мда. Вроде и выросла, а мальчики снова портят мне что-то, только если раньше это были любимые вещи, теперь мое сердце и душа.
- Я не понимаю, мамуль…за что? Почему он так? Зачем? Я...
Обида и горечь перекрывает горло, так что жаловаться на судьбу мне достаточно сложно — рыдания давят любые слова на корню.
Я такая беспомощная.
Иногда мне очень хочется, чтобы все было иначе. Чтобы я была похожа на маму. Она у меня — кремень. Рожденная в плохой семье, забранная в детский дом, прошедшая столько преград, но не уронившая себя. Она сильная, смелая, находчивая, а я совсем не такая. Больше похожая на папу… Он у меня был «ботаником» — так их сейчас называют, но мама никогда так о нем не говорила. Наоборот. С детства я слышала о нем только хорошее, и это правильно. Да и что плохого он сделал? Просто умер молодым, за такое не ненавидят…
Он был добрым, мягким, улыбчивым человеком с копной густых, темных завитушек, в которые мама и влюбилась. По всем параметрам, это был не ее типаж. Ей пророчили какого-нибудь сильного и опасного, но она выбрала совершенно другого. Спокойного, покладистого, умного — тихого мужчину, который занимался раскопками. Одна из них закончилась трагически, и я почти не помню его, но мама не забыла до сих пор.
Она одна. Говорит, что его никто и никогда не переплюнет, и если раньше мне казалось, что это романтично, то сейчас становится страшно. Вдруг это проклятие «однолюбства» — наше бремя? Вдруг и у меня оно есть? И я никогда не разлюблю Вадима, даже несмотря на то, что он со мной сделал? С нами?...
