Снова хочется плакать.
Сердце мое сжимается от того, какая же все-таки у меня замечательная, теплая мамочка. Позаботилась…как обычно.
Я беру таблетки, выпиваю всю воду и встаю. Легче, конечно, не становится, но становится стыдно. Ведь снова это делаю…как будто мне до сих пор пять лет, и я совершенно ни на что не способна. Приехала, вывалила на нее все свои неурядицы, разволновала.
Мама у меня молодая! Она родила меня рано, и ей еще сорока пяти даже нет! Но все равно…она уже не девочка, а мне надо быть хотя бы на щепотку посмелее. Ради нее. Ради Леры. Да ради себя, в конце-то концов!
Поэтому я запрещаю рыдать, выдыхаю, сжимаю кулачки. Пусть это так себе заявка, ну и что! Это шаг. Для меня длиною в бесконечность…
Выхожу на кухню.
Яркий свет слепит, и я жмурюсь, а мама, услышав шаги, слабо улыбается.
- Я, конечно, против такого долгого сна, но подумала, что сегодня можно сделать исключение. Как ты себя чувствуешь?
Киваю.
- Спасибо за таблетки и воду.
- Не за что. Садись, покормлю тебя.
Осматриваюсь вместо этого. Где моя девочка? Хочу спросить, но мама быстрее.
- Леру уже уложила, не переживай. Она вся в тебя. Спокойная, тихая…и, знаешь, будто чувствует? Ты всегда чувствовала…
- Мам, прости, что я так…приехала, планы твои спутала, еще и ребенка на шею повесила…
- Сонь, заткнись.
Тихо усмехаюсь.
Да, она бывает иногда грубой, но это не со зла. Просто по-другому не умеет, да и не может? Нельзя пройти столько и остаться чистой — так она говорила своей лучшей подруге часто, а я часто подслушивала.
Почему-то вспоминаю об этом и улыбаюсь. Детством пахнет, а еще печеньем — тоже из детства. Интересно, как там тетя Нина? Я давно о ней не слышала. Когда мы переехали из нашего маленького города в Москву, связи как-то истончились. Хотя уверена, мама с ней до сих пор созванивается. Такие отношения порвать действительно сложно: когда мама жила в детском доме, тетя Нина была ее воспитательницей. Она старше. Ненамного, но старше. И это не помешало им дружить. После выпуска она маме часто помогала освоиться и вообще…со мной сидела, поддерживала, когда папа умер. В общем, такая подруга, какой у меня никогда не было.
Черт, а действительно…мне даже не с кем поговорить, кроме мамы, представляете? Вадиму не нравился мой круг общения, и я как дура его здорово ограничила.
Сейчас жалею… или нет? Все равно ближе мамы у меня никого и никогда не будет. С ней можно не притворяться…
- Я приготовила твои любимые ежики и пюре.
Мама наваливает мне ужин, и если секунду назад я думала, что есть не хочу — сейчас живот урчит, а я понимаю, как заблуждалась. А, может быть, это ее сила убеждения — неважно, да и не хочу я думать.
Лишнее.
Просто не вникаю, ем, пока тарелка не опустеет. Мама молчит. Она стоит у широко распахнутого окна, курит, смотрит на меня. Я чувствую, хоть и не вижу, и мне очень интересно: о чем ты думаешь? Жалеешь, что у тебя такая дочь? Вафля, не иначе как. Так непохожая на тебя…
- Ты готова поговорить?
Мне становится обидно за такие мысли, поэтому на этот вопрос я смело киваю.
- Да.
- Отлично.
Мама отрывается от своего места, забирает тарелку и ставит ее в посудомойку. Затем открывает холодильник.
Бутылка с «толстым» звоном шлепается на стол. Я непонимающе поднимаю на нее глаза, получаю мягкую улыбку.
- Поверь, это сейчас нужно.
Киваю.
Опять же, я привыкла доверять маме, да и потом. У нее опыта гораздо больше, чем у меня.
