Катя лукаво сверкнула на него глазами из темноты и сказала:
– Да я вроде ничего страшного и не пела, – и они молча продолжили путь, лишь изредка вновь раздавалось Катино мурлыканье.
Невозможно было даже определить, на полпути они или им ещё долго идти до деревни – так темно вокруг было. Впрочем, кроме скрипения деревьев слышно ничего не было, но эта тишина пугала еще больше. Вскоре, за деревьями замелькали тусклые огоньки – непонятно, мигали ли это лучины в грязных окнах изб, носились ли над топью болотные огоньки или блестело в лунном сиянии какое-то озерцо. Прошка решил пробираться туда, благо это было дальше по дороге и прибавил шаг. Так, засмотревшись вдаль, он проскочил под упавшей молодой сосной, привалившейся к старой осине.
– Тьфу ты, черт возьми, – опомнившись, выругался он, потом сразу перекрестился и плюнул через левое плечо.
– Что случилось? – спросила так же протяжно, как и всегда Катенька.
– Под цыганскими воротами, не заметив, пробежал, да еще и чертыхнулся. Нельзя под такими деревьями ходить, треугольные ворота в ад ведут. Вот я дурак, ей-Богу! Да тут и осина к тому же, на ней же Иуда повесился…
– А я вот возьму и пройду, – весело воскликнула Катенька и прыгнула под сосну. – И еще раз пройду! – и пробежала обратно. – И ещё! и ещё! и ещё, и ещё… – никак не могла угомониться она к Прошкиному изумлению.
– Ты… ты, ты что… творишь? – только и мог вымолвить он.
– Что хочу, то и творю, – внезапно остановившись, произнесла Катенька и направилась к нему. – А ты что творишь? Думаешь, я не знаю, что у тебя на уме? Думаешь, я не знаю, зачем ты за мной увязался? Провожать меня, ночью, по тёмному лесу? Думаешь, я дурочка деревенская?
– Я… у меня и в уме такого не было… – продолжал мямлить Прошка.
– Ну что ж, я и не против, – и тут Катенька скинула сарафан, отстегнула понёву и протянула руки к Прошке. Её серебряные от лунного света волосы падали на малахитовые плечи, еле заметные ключицы спускались от белокаменной шеи к полукружью грудей. В ямочке между грудями сидела, растопырив лапы, раздувшаяся бурая жаба, от которой, потянувшийся было Прошка тут же шарахнулся. Подняв взор, испуганный парень увидел, что в глазах у Катеньки сверкал рубиновый отблеск, как будто в глубине был спрятан крохотный уголёк.
Закричав, Прошка бросился стремглав бежать к мигавшим вдали огням, через валежник, через выворотни, через царапавший его лицо сухостой. Сзади он ничего не слышал, только тихий свист ветерка и скрип деревьев, треск веток и шорох листьев да хвои под ногами. Наконец, он выбежал на поляну и увидел вдали в свете луны избу, без единой свечи, но всё же. Оглянувшись, он не разглядел среди веток ничего, кроме темневших пней и каких-то неясных, колышущихся фигур. Он ломанулся к избе, решив постучать, но вдруг очнулся и понял – он вновь на хуторе Поликарпа. Значит, он сделал здоровый круг по лесу, побежав от этой… Даже не хочется думать! Впрочем, ему было не до рассуждений – он взобрался на крыльцо, ударил по двери – та открылась сама. В доме было темно, не было слышно не звука. Ему это показалось странным, даже подозрительным – ведь должно быть слышно хоть кого-то, мычанье скота или храп чей-то, поэтому Прошка и огляделся. На хутор Поликарпа похоже не было – там, где был колодец, возвышался гнилой пень, покосившийся хлев пророс кустами, прогнившее насквозь крыльцо покрыто грибами, вместо погреба высился холм, поросший полынью, всё освещал настырный и неверный свет луны.
