Подойдя поближе, он увидел, как отец Илья вывел из сеней за руку какого-то паренька. Тот, опустив голову, семенил и странно покачивался без продыху, взад-вперёд.
– Вот это, Васечка, – сказал батюшка этому пареньку, – Прохор: будешь пока его слушаться. Я, когда выйду из дома, заберу тебя и обратно к маменьке отвезу. Иди погуляй с ним.
Не прибавив ни слова, даже не повернувшись к Прошке, отец Илья скрылся в дверном проеме. Досаду и огорчение Прошки было не описать, на его попечении оставили двадцатилетнего дурачка, с которым ему надо будет возиться. К тому же, он догадался, что благодаря юродивому на своих плечах остался без угощения – во избежание непорядка, за стол того решили не пускать.
– Ты откудова будешь? – сокрушенно спросил блаженного Прошка.
Васечка будто оглох и не отвечал, исступлённо топчась на траве перед крыльцом. Прошка повторил свой вопрос.
– Из Василёва я, Кумачова Анна – маменька моя, из Василёва-сам, оттуда буду, да.
– Вот мне теперь и маяться с тобой, блажной, – прошипел вполголоса Прошка.
Юродивый двадцатилетний увалень резко и неприятно рассмеялся, а затем вновь принялся топтаться и кружиться. Прошка почесал голову, подумал и решил завязать разговор еще разок.
– А ты знал, – начал Прошка, – что когда в Василёво чугунку прокладывали, мой дед там мост строил. Причём не просто строил, а артелью…
– Ага, да, знаю! Я это видел, был я там тогда, – прервал Прошку и принялся голосить дурачок, – я сам там тогда был, я его знаю, я его по ветру по-над лесом и рекою водил! Та-та…
– Врёшь! – воскликнул Прошка, а про себя подумал: «Эк, да ты у нас, кажись, не просто дурак, ты значит еще и буйный».
– Ну, пойдём к девчонкам в сад, Васька, раз тебя за стол с разумными людьми не пускают – сквозь зубы обронил он, – только ты смотри, прилично себя веди, а то в лес отправлю.
«Нет худа без добра и добра без худа», – подумалось ему. Блаженный ничего не отвечал, лишь продолжал семенить за Прошкой, смотреть в землю и бубнить тарабарщину.
Хутор Поликарпа находился на возвышении, а сад – ещё выше дома, и оттуда открывался вид на луга и опушку леса. Солнце уже клонилось к верхушкам елей, хотя нельзя было сказать, что уже стало темнеть. Его лучи золотили кисточки ковыля, цветки зверобоя, покрывали изумрудной эмалью старую раскидистую сосну на самой границе леса и лугов, что создавало ощущение сказки, будто бы лапы елей и сосен скрывают от внешнего мира какие-то несметные богатства. Прошка невольно залюбовался этой величественной картиной и не смог отвести взгляда, пока и поляну, и лес не заслонили ветви яблонь.
Внезапно Васька, до этого волочившийся позади, подскочил к одной из яблонь, каким-то огромным прыжком, словно зверь схватился обеими руками за ствол и одним махом согнул его до земли. Прошка сперва опешил, не зная, что и делать, затем подбежал и стал стаскивать дурачка с дерева. Тот поначалу по-звериному шипел, сощурив глаза, и не отпускал дерево, потом начал расслаблять руки, обмяк и повалился на Прошку. Дерево покачнувшись в сторону, вновь выпрямилось. «Ну и силища», – подумал Прошка, вставая и отряхиваясь.
– Ты не дури мне, – прикрикнул он на блаженного и подошел к яблоне. «Недаром же говорят, что у дураков весь ум в силу уходит», – подумал он. Ощупав ствол дерева и осмотрев его со всех сторон, он убедился, что тот был целым. «Тут же без малого полторы четверти. И как-то он согнуть смог?»
