Ночи становились всё короче – скоро они превратятся в едва заметные сумерки после длинного дня. Но, какими бы короткими они ни были, для профессора эти ночи по-прежнему наполнялись голосами детей, матерей, рабочих, служащих, торговцев, ремесленников, студентов, учителей, стариков, больных – всех тех жителей японских городов, что одним движением пальца были стёрты с лица земли. Города исчезли в ослепительной вспышке разорвавшихся бомб. И Уоррен видел, что за всеми погибшими, словно желая обнять собратьев по общей судьбе, стоит Джек.
Да, план состоял в том, чтобы сесть и ждать. Но планы, как и лёд, изменчивы, и теперь план профессора гласил: отдаться на волю ветра, позволить ему унести себя, уронить в воду, а после – застыть и ждать. Ждать гипотермии.
Уоррен так и стоял невольной пародией на распятого Христа, глядя с обрыва вниз, на волнующийся океан, вдыхая его запах, морозный и солёный одновременно.
И вдруг его внимание привлёк мимолётный блик – там, внизу, у основания гигантского ледяного панциря, словно солнце на миг отразилось в блестящей монете или вспыхнул гелиограф, которым передают сообщения моряки. Но на этом побережье никогда не бывало ни кораблей, ни каких-либо других судов, ни тем более монет. Уоррен пригнулся, всматриваясь, и внезапный порыв ветра чуть не сбил его с ног.
Не сейчас, подумал он, молотя по воздуху руками, чтобы не упасть. Время пока есть.
Блик мелькнул снова – тонкий, как игла, луч отражённого света, направленный снизу вверх, прямо профессору в глаза. Или ему померещилось? Уоррен присел на корточки, высунувшись за край обрыва так далеко, как только мог. Что-то поблёскивало у подножия скалы, отвесно уходящей в океан. Профессор прищурился, пытаясь разглядеть это место получше, и понял, что отсвет исходит не от гладкой поверхности льда, но от чего-то, что скрывается под ней.
А волны там, внизу, казалось, звали его по имени. Они бились о белые скалы, протягивая в его сторону увенчанные пеной пальцы.
Не сейчас, снова подумал он.
Вернувшись к снегоходу, ради чего пришлось долго ковылять, согнувшись, против ветра, бросавшего в лицо колючие пригоршни ледяной крупы, Уоррен достал из заднего отсека моток прочной верёвки. Потом вернулся к краю обрыва и, закрепив её за скальный выступ, потихоньку начал спускаться.
В действиях профессора не было логики, кроме, может, того порыва, что заставляет приговорённого к смерти попросить последнюю сигарету, – конечный акт бытия, готового вот-вот оборваться. Этот крошечный отсвет чем-то заинтересовал Уоррена, хотя бы ненадолго удержал его жизнь на якоре, стал последним желанием, после исполнения которого он сможет позволить себе свободу.
Он спускался натужно, понимая, что, разжав руки, только ускорит финал, который сам себе уготовил, а потому изо всех сил цеплялся за верёвку, для верности обхватывая её ногами. Не хватало ещё встретить конец, так и не удовлетворив своего последнего безрассудного каприза.
Метрах в пяти над источником света Уоррен решительно утвердился в своём предположении: во льду что-то было, какая-то тень, – может, кусок дерева или камня. Он продолжал спускаться. И спускался до тех пор, пока не почувствовал, что подняться назад уже не сможет. Когда яркий блик снова скользнул мимо, профессор нашёл глазами точку, откуда тот возник, и чуть не потерял сознание от ужаса. Пришлось перехватить верёвку покрепче и упереться ногами в скалу, чтобы не рухнуть вниз раньше задуманного.
