Он поставил пузырек на стол и начал писать.
Тишину нарушало лишь тиканье высоких напольных часов в коридоре. Фэйрфакс погрузился в работу. Последний наказ, который Христос дал апостолам перед вознесением, был таким: оставаться в святом граде и в благочестивых размышлениях ждать пришествия Господня. Не так ли поступил и Лэйси? Смиренно оставался там, куда был назначен, и ждал, пока Господь не явит Себя? Да, пожалуй, он нащупал нить.
Около часа спустя Агнес пришла убрать со стола. Когда она вернулась с кухни, то объявила, что идет спать.
– Я постелила вам в кабинете отца Лэйси.
Она принялась обходить комнату, гася свечи. Фэйрфакс задался вопросом, который теперь час. Девять? Обыкновенно в это время он только приходил, вместе с остальной братией, в часовню на вечернюю службу. Впрочем, он не стал возражать, хотя и не привык ложиться так рано. Надгробную речь можно закончить и с утра. К тому же из Эксетера он выехал чуть ли не затемно и чувствовал себя совершенно разбитым. Он сложил свои принадлежности обратно в сумку и выбил трубку, постучав ею о стенку камина.
Кабинет оказался более тесным и захламленным, чем гостиная. Агнес внесла две сальные свечи, поставив одну на краю письменного стола. Растопленный жир шипел и потрескивал. Желтое пламя осветило диван с тонкой подушкой и стеганым одеялом: без сомнения, его сшила экономка, работая нескончаемыми зимними вечерами. В полумраке, там, куда не дотягивался свет, Фэйрфакс различил смутные очертания заставленных книгами полок, бумаг, украшений. Шторы были уже задернуты.
– Надеюсь, вам будет удобно. Там наверху всего две комнаты. В одной живем мы с Роуз, а в другой лежит преподобный отец. Конечно, – добавила она, – ежели хотите, так можно переставить гроб на пол.
– Нет-нет, – поспешно заверил он экономку. – Кабинет меня более чем устраивает. Это же всего на одну ночь. – Фэйрфакс опустился на диван. Тот оказался жестким и твердым. Фэйрфакс улыбнулся. – Я так устал, что, клянусь, заснул бы даже стоя. Храни вас Бог, миссис Бадд.
– И вас, преподобный отец.
Экономка удалилась. Заскрежетал засов – она заперла входную дверь, затем под ее ногами заскрипели ступени лестницы, что вела наверх. Фэйрфакс различил ее шаги у себя над головой. Он произнес молитву («Тебе, Господь, вверяю…») и улегся на диван. Однако не прошло и минуты, как он снова сел. По меньшей мере кварта крепкого эля давила на мочевой пузырь, и он испытывал настоятельную потребность облегчиться. Он пошарил рукой под диваном в поисках ночного горшка, но обнаружил лишь клубы пыли.
Взяв со столика свечу, он вышел в коридор. Его башмаки стояли у входной двери. Он подхватил их и на цыпочках двинулся мимо гостиной и кабинета вглубь дома. В кухне стоял теплый хлебный дух. Под муслиновыми тряпицами угадывались очертания разнообразных блюд, которые Агнес, по всей видимости, наготовила для поминок. Фэйрфакс уселся на стул у задней двери и принялся натягивать башмаки.
За дверью царили непроницаемая темнота и полная тишина. У него, привыкшего к ежечасному колокольному звону и огням большого города, к ночным бдениям и топоту ног, к гомону моряков в доках, удиравших от обходящих город дозором шерифов, от этой пустоты чуть было не закружилась голова, как будто он вдруг очутился на краю вечности.
Земля же была безвидна и пуста, и тьма была над бездною[2].
Пытаться найти уборную было гиблым делом. Фэйрфакс сделал несколько осторожных шагов, поставил подсвечник во влажную траву, задрал сутану, спустил подштанники и, расставив ноги, принялся орошать неведомо что. Журчание крепкой струи – ритмичное и недвусмысленное – наверняка было слышно на другом конце долины, не говоря уже о втором этаже дома: ему представилось, как Агнес и Роуз в ужасе съеживаются в своей комнате. И вновь он с огромным трудом удержался от смеха.
