Призывное пение трубы! Литран сорвался с вершины башни. Люди расправили крылья, так что связки под ними напряглись, а ткань их сделалась красной от притока крови. Крылья резко пошли вниз, потом снова вверх. Итриане оторвались от земли, с шумом взлетели в воздух, подхваченные потоком ветра, образовали единый строй. Потом они плавно понеслись в восточном направлении над скалами.
Аринниан летел следом за Айат. Улыбнувшись ему, она запела. У нее был изумительный голос – его почти с полным правом можно было назвать сопрано, – заставляющий веселее петь волынки и гитары Планха.
То, что она пела сейчас, было традиционным гимном, но он предназначался для Аринниана, потому что она исполняла его на англике, хотя он всегда чувствовал, что эти языковые трюки несколько умаляли восторг восприятия.
Свет еще невзошедшего солнца
Дарит улыбкой царящего.
Крылья его собою умоет,
Ночь отгоняя спящую.
Голубизна, этот колокол неба,
Мир заливает волною.
Леса и луга новый день встречают
Торжественной тишиною.
Скользя сквозь буйство летящего ветра,
Кружа, как листок, плавно,
Срежь косо пласты воздушных потоков.
Утром охотиться славно!
Замри на мгновение – и быстро к цели
Единым стремительным махом.
То, что тебя наполняет весельем,
Наполнит врага страхом!
Послеполуденный жар и истома.
Тень отдохнуть манит.
Призрачный мир сновидений и грез
Внезапно реальным станет!
Вдруг этот звук, возвышающий голос,
Чертит в тебе зигзаги!
И вот уже листья наполнил смехом,
Потом живительной влаги.
Будто в каком-то священном танце
Плотные струи гнутся.
Тучи, друг друга громом встречая,
Мрачно, зловеще смеются.
Но все теснит и теснит их ветер,
Ветер вечный, нетленный.
И вот глазам открывается небо,
Высоко оно и священно!
Период обращения Авалона равнялся одиннадцати часам двадцати двум минутам и двенадцати секундам вокруг оси, смещенной на двадцать один градус по сравнению с нормальной орбитой. На уровне Грея, находящегося примерно на тридцати четырех градусах северной широты, ночи всегда были короткими, а летом – темными, и сутки пролетали как мгновения.
Дэннель Холм подумал о том, не в этом ли причина его усталости.
Возможно, что нет. Он здесь родился. Прежде здесь жили столетиями; его предки прибыли с Фалкайна. Если индивидуумы были способны к изменению своих пиркадиальных ритмов – как это часто приходилось ему делать в дни космических путешествий, – то и раса, конечно, могла.
Врачи утверждали, что посадка в гравитационном поле, составляющим только 80% земного, требует от организма куда более сложных изменений. В таких условиях следует изменение всего баланса жидкости и приспособление процесса кинестозии.
Кроме того, те изменения, которые требовались человеку, казались самым обычным делом в сравнении с изменениями, производимыми его собратом-колонистом. Итрианам пришлось изменить весь цикл воспроизведения, приспособив его к иному дню, весу, климату, питанию, миру. Неудивительно, что их первые несколько поколений не отличались высокой рождаемостью. И все равно они важничали, а закончилось тем, что раса их начала поистине процветать.
Было тем более абсурдным предположить, что человек может устать от чего-то отличного от тяжелой работы, ну, и, конечно, возраст, несмотря на все антистарители. Может быть, так оно и есть? Неужели? Когда стареешь, когда чувствуешь приближение смерти, можно ли возвращаться мыслями к ранним годам, годам начала, не думать о доме, которого ты никогда не видел, но каким-то чудом помнишь?
