Стоя наверху, Любляну во взгляде не уместить – можно лишь зачерпнуть. Пока не спустишься, не услышишь, о чём внизу говорят, – может, аккордеон прочищает горло, может, новые ботинки стучат громче старых. Внизу же бродишь по равнине и не поднимаешь головы. Теперь твоё дело – смотреть на Любляницу и двигаться вдоль неё.
В котловине маршруты проложены так, чтобы ни один ребёнок не потерялся. А если он и обернётся вдруг на вершину, стоя на Петковшково набережной, – его окликнет мать, возьмёт за руку и переведёт через Тройной мост. Если ребёнок ещё не умеет ходить по Тройному мосту, он может свернуть на любой из шестнадцати других. Научится переходить реку по одному мосту, а там и остальные освоит. У каждого жителя Любляны в запасе должно быть умение переходить реку хотя бы по одному мосту, иначе придётся идти вброд. А если идти устал, в центре тебя подхватит зелёный «kavalir» – то ли электромобиль, то ли огромный жук, готовый подкинуть до рынка.
– Никогда не любил виды сверху. Зачем смотреть на что-то сверху? Город ведь не создавался для того, чтобы на него сверху смотрели. Людям обязательно надо забраться повыше и посмотреть на человечество с высоты… Можно подумать, они там не себя увидят, а кого-то другого. Или откроется тайна, с которой они смогут вернуться вниз и жить по-новому.
– Может, они, наоборот, пытаются убедиться, что всё так, как они и представляли? Сверху видно, как всё устроено.
– Зачем это видеть? Когда я ем рыбу, я не хочу видеть её кишки.
Нико протянул мне сетку.
– Вот этот – мой, – показал он на крайний улей в ряду. – Ну, как – мой. Я пока ещё только учусь.
– Часто сюда приходишь?
– Если хочется поговорить по-итальянски.
– Они понимают?
– Умеют слушать.
В сетках мы были как космонавты, высадившиеся на крыше.
– Много в Любляне пчеловодов?
– Больше трёхсот. Ульи стоят даже на здании «Radio Slovenia». Ставят на крышах, на террасах жилых домов, в садах. Этот отель – самая высокая точка с ульями в городе. В Любляне всегда что-то цветёт. Медоносы. Липа, каштаны, подсолнухи. Видела словенскую карниоланскую пчелу?
Достав из улья рамку, Нико подошёл ко мне.
– У карниоланских пчёл короткая шерсть и длинный язык. Для клевера пригодится. Трудолюбивая. Её ещё называют sivka[21], или гризли. Из-за коричневой расцветки и серых волосков.
– Не ужалит?
– Нет. Они спокойные. Возьми одну.
Нико посадил пчелу мне на руку. Та не двигалась, потом медленно поползла к локтю.
– Мой дед держал пасеку у дома. Он ведь избу переносил с яра на зады не только чтобы та в Волгу не рухнула, но и чтобы пчёлами спокойно заниматься. Чтобы соседей не жалили. Потом пчёлами занялся и отец.
Пчела подлетела к моему плечу.
– Ты ей нравишься.
Пчела уже перебралась на шею, разгуливая по татуировке с мостом в том месте, где задралась сетка.
– Чего она хочет?
– Хочет понять, можно ли тебе доверять.
Теперь пчела устроилась на сетке напротив глаз и замерла.
– Она не может ужалить через сетку?
– Нет.
– Почему она не двигается?
– Никогда не видела такого зверя, как ты.
Вернувшись на руку, пчела поползла по ладони. Щекотало что-то гигантское и неизвестное. Кулак машинально сжался – и гризли ужалила меня.
Бег по крыше – слабый ответ пчёлам, прогонявшим меня из своей квартиры.
Пчела впрыснула под кожу не яд, а каштановый мёд. Мёд резкой, а потом ноющей боли. Он густел, его аромат уводил, утешал.
Мы спустились в город, Нико купил мне мазь.
