– Ты первая, кого на моих глазах ужалила карниоланская пчела.
– Испортила репутацию гризли. Теперь придётся переносить ульи на восьмой ряд от Любляницы.
…В центре Любляны ароматы меняются быстро. Больше всего запахов слышно в пятницу вечером, когда на площади Погачар работает «Открытая кухня». Люди стекаются к стендам с жареным мясом, запах которого, подуй ветер, донесётся и до соседних городов. На огромных сковородках дымятся куски и лапы разных размеров, а повара зазывают попробовать.
Человек утоляет жажду охоты, которая лишь притворилась исчезнувшей, когда люди покинули леса. Все эти тысячелетия она только крепла.
На «Открытой кухне» скворчали то ли голоса, то ли чевапи, и были уже неразличимы, если только кто-то не рассмеётся от запотевшего бокала белого вина. Компания справа отмечала день рождения и передавала друг другу куски жареного лосося.
– Вам то же, что и вашим друзьям? – повар щипцами переворачивал стейки на метровой жаровне.
Выхватив из его рук тарелку со стейком, я отошла от компании и села у стойки.
Запах лосося сводил с ума, но тошнота быстро с ним расправилась. Я оставила рыбу нетронутой и удрала с площади.
Но и на другом берегу Любляницы пахло жареным. Этот запах стоит в центре любого города столетиями, накапливаясь от мясных лавок, рыбных рынков и праздничных площадей.
Напрасно я свернула на Трубареву улицу, полную едален. Пьяная девушка танцевала, включала песню на повтор, делала вдох и снова захлёбывалась в танце. Человечество спасёт песня, которая никогда не кончается. Её можно включить заново, и всё повторится снова. Аромат арабской кухни переходил в запахи индийской. Съев вегетарианские ньокки и захватив с собой фалафель, я пошла наугад туда, где не пахло жареным.
Боль от укуса пчелы появлялась каждый раз, когда сгибалась ладонь. Я выпрямила пальцы.
Возвращаясь ночью в дом на холме через Тиволи, чувствуешь, как парк стирает всё, за день услышанное внизу на улицах Любляны. С равнины на вершину, где стоит твоя кровать, взбираешься уже в полной тишине.
Река Волга
Ульяновская область, СССР, мне лет семь
В девяностые Волга нас спасала. Зарплаты не было, зато рыба в реке была. Рыба – это такие гостинцы реки, которыми она нас кормила.
Отец приносил рыбу мешками, и мы ели её жареную, в ухе и солёную. Лещи, сорожка и окуни, а иногда и щуки. В доме всегда пахло рыбой. Если рыбой не пахнет – значит, она кончилась, значит, папа снова уедет на рыбалку. Останется только смотреть в окно и ждать. Слушать Волгу. Слушать, как в её жидком брюхе переваливаются гостинцы.
Тогда я думала, что в каждом городе есть Волга, и все дети растут у Волги.
Любая река – это Волга.
Все отцы уходят на Волгу, чтобы добыть гостинцы для детей. Они сидят у реки, она даёт их детям добычу. И то, что было внутри неё, не кончалось. И она сама не кончалась. Волга текла через все города, и к ней припадали все отцы всех детей.
Отцы сидели вдоль реки и смотрели на воду. Их отцы, деды и прадеды так же сидели у той же реки, которая текла через те же города. Летом сидели в лодке, зимой – на льду. Отцы-то понимали, с кем имеют дело, и что своего – дождутся.
Волга думала о них – и решала, что кому нужно, чего кому не хватает. Отцы подставляли руки. В них река клала мокрые яблоки, рыбу, шоколад, жвачки и конфеты. Волга – не жадная, она отдавала всё. Поэтому люди и живут к реке, а не от.
Отцы возвращались с реки молча, чтобы не разбудить рыб за спиной в мешке. Чтобы не разбудить детей. Когда отцы приносили рыбу домой, матери уже знали, что делать. Как знали их матери, и матери их матерей. Они не спали всю ночь.
