– Только быстро! – отзывается из-за двери Александр Степанович.
Он лежит на диване, укрывшись пледом, и щёлкает пультом от телевизора. Рядом на табуретке – газета, на газете – банка с вареньем, из банки торчит столовая ложка.
А там над мальчиком священник кадилом машет.
– Александр Степанович, – говорит Аня заготовленную фразу, – я завтра на двенадцать назначена. Можно я зубы почищу?
– С ума сошла? – спокойно спрашивает Александр Степанович. – А вдруг проглотишь пасту?
– Ей что, пять лет? – сердито шепчет мне на ухо Жучок.
– Александр Степанович! – громко говорю я. – Игорь Маркович, кажется, по ошибке ваш халат надел. Он такой рассеянный…
Аня отступает, как будто испугавшись. Хирург отбрасывает плед и спешит к огромному платяному шкафу с надписью: «Для ординаторов». Он открывает дверцы, вытягивает вперёд руки, перебирая халаты. Я шагаю вперёд и изо всех сил толкаю его в спину.
Ай!
Он падает на колени в халаты лицом. Я снова толкаю его, и он заваливается набок. Места в шкафу полно. Пока он не опомнился, я запихиваю его ноги в шкаф, захлопываю дверцы и запираю на ключ. Он только негромко кряхтит там, в шкафу.
Бежим!
Я хватаю оцепеневшую Аню. Мы выбегаем в коридор, захлопываем дверь. До начала операций ещё шесть часов. Но он не выспится и не сможет оперировать. А Игорь Маркович сейчас закончит с сыном священника и пойдёт домой. Он живёт рядом, выспится и завтра займётся Аней.
– Погоди, мы зачем-то в общее поднялись, – соображает Аня и тянет меня вниз, обратно в палаты. Из кабинета УЗИ я успеваю услышать стон мальчика:
– А умирать страшно, папа?
– Нет. Но надо верить.
– Ты молодец, я бы не смогла, – вздыхает Аня, когда мы добираемся до её интенсивки. – Думаешь, ему в шкафу плохо не станет?
– Не. Там полно места и воздуха.
Я уже не помню об Александре Степановиче. Я ведь никогда не думала: «Умирать страшно?» То есть когда-то в детстве, когда смотрела «Гостью из будущего», я вдруг поняла, что я не доживу до того времени, когда в воздухе будут летать машины и придумают приборы для чтения мыслей. Я рыдала всю ночь. Но с тех пор, повзрослев, давно не думала о смерти.
Забираясь к маме под бочок, я сказала себе: «Умирать всё-таки очень страшно. Как это маму можно одну на белом свете оставить?»
Утром меня будит Аня.
– Ты чего? – пугается моя мама.
– Ничего, ничего, – успокаиваю я, выбираясь из нашей неудобной подростковой койки и укрывая её одеялом, – спи, ещё рано, даже градусники не разносили.
Мы выходим в коридор. На скамейках спят медсёстры – последние секунды спокойствия перед утренней побудкой.
– Я его отпустила, – сообщает Аня, глядя в окно на светлеющее небо.
– Когда?!
– Да почти сразу. Не могла заснуть. Вернулась, а он там плачет в шкафу.
– Врёшь?
– Правда. И приговаривает: «Страшно мне, страшно». Я подумала, в операционной светло было – и то жутко страшно. А в шкафу?
– Короче, разжалобил он тебя, – сержусь я. – А операции не боишься теперь?
– Кстати, – оживляется Аня, – я Жучка видела. Он ведь такой жёлтый в красную крапинку?
Я молчу. Жучок серый, усики чёрные. Но на всякий случай – киваю. Хорошо, что она вообще его увидела.
– Я бы такого связала, есть подходящая пряжа, – продолжает Аня, – но он слишком уж маленький. Хотя даже хорошо, что он маленький, значит, пролезет со мной в операционную. Попрошу его не дышать на меня микробами. Он же нам помогает?
– Ну что, Аня, готова? – слышу я негромкий голос Игоря Марковича за спиной.
