После замужества Глашка-хохлушка, художница, опять поменяла фамилию и стала Фабриченко Глафирой Ивановной. Если бы она только знала о превратностях судьбы, то никогда бы не пошла на это, хотя фамилию свою она не любила страшно. Глашкин отец тоже не любил свою фамилию, а из-за нее – всех русских. По-русски его фамилия писалась Поносюк. И с детских лет его обзывали оскорбительной кличкой «Понос». А правильно должны были писать Панасюк – от слова «пан». Через эту инсинуацию отец и стал ярым украинским националистом, хоть и украинцем был только наполовину – мать его была полька. А как пришли немцы, он сразу стал полицаем. А уже позже, после отступления, сделался канадским эмигрантом. В Канаде он сколотил банду из таких же патриотов «Незалежной» и обложил жесточайшим рэкетом остальных своих соотечественников. Со временем разбогател, поднялся, стал уважаемым господином, да вдруг заболел коварной болезнью. Вот тогда-то он и вспомнил про свою верную жену Кристю из-под Каменца-Подольского и дочку свою Глашу. Детей у него больше не было и быть не могло. При отступлении он был ранен в пах, за что еще сильнее стал ненавидеть русских. Люто ненавидеть. Кстати, Поносом его величали и в Канаде. Так вот Понос написал завещание, в котором все движимое и недвижимое имущество, а также все деньги, несколько миллионов хоть канадских, но долларов, после его смерти отходили к его дочери, Поносюк Глафире Михеевне. Но такой в Советском Союзе не было, сколько ни искали.
К тому времени, как родился Миколька, барские конюшни стараниями Потапа окончательно превратились в дом. И там жила молодая счастливая семья: муж-крановщик, жена-художница и сын Николай.
Сын их все детство играл с соседской девкой с каким-то мужским именем Василина. Глашке-художнице она не нравилась: «Ходит тут, болтает своими бантиками – здравствуйте, тетя, спасибо, тетя, пожалуйста, тетя – малахольная какая-то… И бабка ее такая же. Вся рожа в оспе, а она прется такая гордая с мордою. Да и Дашка вся в нее. Со школы все по райкомам да по горкомам шатается. Конечно, комсомолки – тоже телки. Пялят ее там во всех кабинетах партийных на кожаных диванах. Правильно Ашотик говорит. Только вот насчет дворянок да староверок пошутил, наверное. Какие они дворянки? Эти дворянки – все лесбиянки по пьянке. То с ними мужики-то и не живут. Противно, наверно, тому, кто не знает», – думала Глафира, сидя на скамье во дворе и глядя на играющих детей. В общем, не нравилась ей соседская девчонка с детства.
«Не дай бог, вырастет, забрюхатит ее Микола, да и охомутает она его. Вон парень-то какой видный растет. Да не про ее честь».
«Он у меня не дурак, – снова подумала Глашка и посмотрела на часы: ой, уже пора борщец греть. Скоро Потапик притопает – мой бык тупогуб, тупогубенький бычок, у быка бела губа была тупа. И какой дурак придумал это стихотворение? А я, дура, зачем-то выучила». Глафира встала со скамьи и ушла в дом.
Если по-честному, Василине тоже не очень нравилась Миколькина мама. От нее всегда пахло краской.
В декабре колхоз «Светлый путь» подводил итоги года. Он, как обычно, победил во всех соцсоревнованиях и премировал колхозников. Начались бесконечные вечера трудовой славы, на которых группа «Гулливеры» должна была играть в обязаловку. И она играла чуть ли не каждый день, попутно репетируя программу к Новому году. Учиться в школе было некогда и неинтересно, но Василина училась в десятом классе, единственная из группы, все остальные рокеры со школой уже завязали. Училась Василина, как ни странно, хорошо. Этому даже учителя удивлялись, наслышанные о ее успехах на эстраде.
