Читать онлайн Виктория Ветрова - Выкрутасы

Холодная и дождливая улица встречала одинокие ночные такси своим узким, как пищевод, каналом зашторенных окон и темных переулков. Дождя, как ни странно, не предвиделось, потому что предыдущий прошел не так давно, а новый, судя по всему, так и застрял в чреве тучи, решив и вовсе не рождаться. Эти ночи, как и многие другие ночи тусклой окраины Нью-Йорка, отчего-то всегда казались мне особо мрачными и тягостными, как приступы депрессии у психически нездоровых людей.

Должно быть, и я когда-то страдал депрессиями, потому что в подобные черные, как негритянская задница, беспроглядные, как путь слепого по тоннелю метро, пустые, как желудок бомжа и, в то же время яркие, как петушиные перья ночи, я забывал о том, как прекрасна бывает жизнь своими радостными мелочами и видел только очередную растворенную в осени ночь, новый дождь, покрывший старые шрамы асфальта, холодную темную улочку Нью-Йоркской окраины, где мне предстояло прожить еще целую вечность, прежде чем я пойму, что жизнь и вправду никчемна и солнца в ней гораздо меньше, чем этих дождей.

Та странная поздняя осень пахла, как и все городское межсезонье: бензином и мокрой пылью, духами и виски, елочными игрушками, приготовленными запасливыми владельцами супермаркетов и маленьких магазинчиков и уже выставленными на продажу, и просто хламом старого, чахлого поверженного туберкулезом небоскребов города.

Мне было двенадцать лет в ту осень. Отец мой держал маленький бар в самом захолустье сити, и так как мать моя давно уже умерла, меня ничего не держало дома, кроме тоскливых воспоминаний, а поэтому сразу же после школы, я бежал к отцу, чтобы провести вечер или даже ночь в компании выпивох средней руки, а иногда и вовсе алкогольных профессионалов.

Я любил бар. В нем всегда пахло теплым коньяком и шоколадным ликером, в нем вершились мужские судьбы и плакали их разбитые сердца, и что бы я там не делал: подметал пол, мыл стаканы для пива или до блеска натирал рюмки, отец всегда подбадривал меня, поговаривая, что после его смерти бар перейдет ко мне и я стану достойной заменой старику Эштону, то бишь ему, потому что я познал все тонкости ремесла еще в раннем детстве. Я уже не помню себя вне бара, казалось, вся жизнь моя была прописана в этом местечке от самой первой главы до последней и я принимал свою долю такой, какая она есть, никогда не задумываясь над тем, что можно жить как-то иначе.

Память стерла из моей головы причину, по которой отец в тот вечер умчался куда-то, сломя голову, на своем «бьюике», оставив меня одного. Возможно, заболела одна из его любовниц или что-то там еще… В общем, сославшись на то, что из-за плохой погоды и всеобщей хандры в баре отчего-то не было ни одного посетителя, отец «сделал мне ручкой», надел свою пропахшую табаком кожаную куртку и скрылся за входной дверью, приказав мне вымыть пол и почистить специальным порошком раковину и плиту на кухне.

Делать мне все равно было нечего, так как все уроки назавтра я сделал еще днем, сидя за барной стойкой перед телевизором, а поэтому, не обращая внимания на отчего-то хмурое и подавленное настроение, я принялся поднимать с пола стулья и ставить их на столы ножками вверх, чтобы они не мешали уборке. Телевизор я выключил. После шумного дня в школе и не менее суетливого вечера в баре до того, как его покинул последний клиент, мне хотелось тишины и спокойствия. Разобравшись со стульями, я отправился на кухню, где набрал теплой воды в большое пластиковое ведро противного оранжевого цвета, налил в него немного моющего средства, воняющего какой-то веселенькой легкомысленной больничкой и, вытащив из кладовки швабру, вернулся со всем своим барахлом уборочного характера обратно в зал, решив, что грязные плита и мойка вполне могут подождать до лучших времен.

Мытье полов меня отчего-то занимало. Мне нравилось елозить по полу веревочной лохматой тряпкой, видя как затоптанный пыльными ботинками серый грязный пол становится чистым и белым. За работой, подобная трансформация из грязи в чистоту, происходила и в моей душе. Насуетившись и набегавшись по домашним делам до такой степени, что у меня даже запотевали очки, которые я носил в детстве, я приходил к отцу в бар и начинал возиться и вкалывать там уже наравне со взрослыми и ощущение собственной важности, нужности и пользы делало меня по-настоящему счастливым.

Отжимая тряпку, потом полаская ее в ведре, а потом, снова отжимая, я напевал себе что-то под нос и мечтал о чем-то совершенно простом и земном, например, о новых роликовых коньках или о полном собрании дисков моего любимого Оззи Озборна, или же просто о хорошей порции поп-корна в кинотеатре, где идут гонгконгские боевики. Несмотря на то, что мне было всего двенадцать, я выглядел гораздо старше своих лет, так как выдался ростом и уже вступил в полосу своего бешенного пубертатного периода, когда мое тело начало видоизменяться, приобретая еще совсем угловатые, но уже отчетливо мужские очертания.

Мое маленькое сердце в то время уже ожидало чуда в виде улыбки соседской девочки или просто прикосновения к руке одноклассницы, но я еще точно не знал, чего именно хочет мой организм и мое вечно напевающее всевозможные песенки нутро, а поэтому я просто жил своей обыкновенной одинокой детской жизнью и ни на что не жаловался, потому что считал, что любую судьбу нужно от Бога принимать с благодарностью. И только ночью, когда пустел отцовский бар или вечерами, когда наступала осень на меня наваливалась какая-то особая, поистине благородная хандра, и меня все чаще влекло к окну, возле которого я мог стоять часами, глядя на темные улочки, их переулки, похожие на старые рваные шерстяные носки, какие же колючие, вонючие и безнадежные, на их мигающие неоном витрины дешевых магазинчиков и пип-шоу, на их вечно кривые и сломанные пожарные лестницы, и на сонные и ржавые трубы, опутавшие дома подобно толстым набухшим венам.

Но в ту ночь я у окна не стоял, потому что был увлечен мытьем полов и мыслями о всякой всячине, о чем в последствии я очень сильно пожалел, поскольку, судя по всему, пропустил самое интересное и главное в моей тогдашней истории, а точнее в истории всей моей жизни.

Так, развозя по полу осеннюю, принесенную с улицы грязь, я услышал как за пределами окна, неподалеку от нашего бара притормозила, если не сказать завизжала тормозами, как бешеная свинья, какая-то машина и через секунду громко хлопнула дверь салона.

– Я ненавижу тебя!!! – закричал, раскатившись по всей улице, надрывный женский голос. – Сволочь!!! Вся твоя поганая жизнь не стоит ни одной моей слезы!!! Ублюдок!!! Чтоб ты подох под забором, как бродяга!!! Чтоб ты сгорел вместе со всеми твоими деньгами, машинами и домами!!! Видеть тебя больше не могу, скотина!!! Вот тебе, вот!!! Исчезни!!! Изыди!!! Сгинь!!!

С улицы доносились такие звуки, будто в машину один за другим летели камни, бутылки и консервные банки из ближайшего мусорного бака и от столь неожиданного развития простого и ничего не значащего вечера, я сначала остолбенел, а через секунду, отбросив в сторону швабру, метнулся к окну, чтобы своими глазами увидеть то, что происходило за пределами моего убежища. Раздвинув жалюзи на окне, я прильнул лицом к стеклу, и моему взору открылась поистине чудесная для нашего захолустья картина.

От тротуара на противоположной стороне улицы «отчаливал» шикарный, черный глянцевый, похожий на огромный чугунный утюг, дорогущий, стоящий, наверное, как весь отцовский бар, автомобиль, вслед которому продолжали лететь консервные банки и прочий хлам из мусорки, посылаемый в сторону неприятеля кем-то и вовсе неземным и нереальным. Когда автомобиль, марки которого я так и не узнал, скрылся за поворотом, я сумел как следует разглядеть ту самую бунтарку, чей звонкий голос продолжал сотрясать нашу улицу и был поистине сражен.

Посреди длинной кишки нашего филиала преисподней, стояла роскошная молодая женщина, будто бы только что сошедшая с экрана дорогого, недоступного моему карману кинотеатра. Облаченная в длинное атласное пурпурное вечернее платье и меховой палантин из чернобурой лисы, с бриллиантовой диадемой в прелестно уложенных волосах и с пустой бутылкой из-под пива в руках, которую она собиралась швырнуть уже вслед уехавшему «утюгу», она выглядела скорее пришельцем с другой планеты, нежели кем-то реальным и существующем на нашей Земле, в нашем районе, в одном времени и пространстве со мной, стоящим у окна.

Женщина громко выругалась, метнула бутылку в пустое чрево улицы и топнула ногой в изящной туфельке, как самая обыкновенная базарная торговка, но от этого не стала менее прекрасной, обворожительной и роскошной. Ее красота ослепляла меня, даже несмотря на мою близорукость и приличное расстояние от нашего бара до ее стройной фигуры, и я чувствовал, что не в силах не только отвести от нее взгляда, но даже пошевельнуться. Слов было не разобрать, потому что красавица стала ругаться гораздо тише, но я отчетливо слышал ее голос и видел, как она угрожающе махнула рукой в ту сторону улицы, где скрылся автомобиль, а потом в добавок ко всему и плюнула вслед оставившему ее в нашем захолустье неизвестному «сукиному сыну», о котором она так нелестно отзывалась, решительно пошла по улице в противоположном направлении, но не успела сделать и десяти шагов, как оступилась и сломала каблук одной из своих великолепных туфель.

Выругавшись, на этот раз скорее от отчаяния, чем от злости, она нагнулась, чтобы осмотреть туфлю и ногу, и после недолгих раздумий, сняла обе туфли с изящных ножек, огляделась по сторонам и внезапно остановила взгляд своих больших светлых глаз на вывеске нашего бара. На мгновение мне показалось, что она смотрит на меня, прямо мне в глаза и от одной только этой мысли меня бросило в жар, я испугался и поспешил отскочить от окна, чувствуя, как тревожно и учащенно бьется мое сердце. Ринувшись прочь, я отчего-то забежал за барную стойку, словно она могла стать моим убежищем и спасением, и так и остался стоять за ней, как истукан, в немом ужасе глядя на входную дверь в бар.

Я не мог этого видеть, но я отчетливо знал и чувствовал, что красотка-хулиганка неумолимо движется в сторону нашего заведения и что секунда-другая и она окажется в одном помещении с испуганным, растерянным и ошеломленным мной. Так оно и вышло. Прошла целая вечность, растянутая на мучительные мгновения, дверь распахнулась, звякнул колокольчик, повешенный на притолоке, и в полумрак моего ночного Эдема вплыла королева Вселенной, а может быть даже и самой вечности.

Вблизи она оказалась еще красивее, чем показалась мне сквозь стекло. Стройное статное тело пурпурный атлас облегал подобно второй коже, а внизу струился, как кровавый водопад, огибая ее округлые бедра и божественные колени. Стянув с плеч меховой палантин и открыв моему восхищенному взору фарфоровую белизну полных рук и пышность подчеркнутой корсетом груди, красавица обвела взглядом мой бар (уже тогда я считал отцовский бар своим собственным) и, встретившись с моими весьма невыразительными карими вкраплениями в очках своими огромными изумрудно-голубыми глазами, прошла в центр зала и бросила на один из столиков свои волшебные искрящиеся туфли. Прямо на стол. Прямо на чистую скатерть.