Мы рассаживаемся.
Ресовский оказывается напротив меня. Смотрит так – вот-вот дыру прожжёт. Кусок в горло не лезет. После короткого дежурного разговора, он, наконец, произносит главное – и я благодарна ему сейчас.
– Мирон Михайлович, – обращается к отцу, даже не подозревая, что глава семейства у нас далеко не он, – нам с Вероникой нужно переговорить наедине. Не могли бы вы проводить нас в свой кабинет?
Элина Сергеевна, было, подрывается выполнить просьбу – ведь кабинет её, а не отца. Он же дела не ведёт. Но Ресовский осаживает её властным взмахом руки:
– Не утруждайте себя.
Она сникает – видимо, собиралась не только проводить, но и подслушать.
Мирону Михайловичу приходится выбираться из-за стола и, перекатываясь, как шар, поминутно вытирая пот со лба, вести нас в кабинет.
Ресовский крепко держит меня за руку, будто намекая: больше не сбежишь.
А я и не собираюсь – мне тоже нужен этот разговор. И надеюсь, что буду услышана.
Наконец мы остаёмся тет-а-тет. Он кивает мне на кресло, где обычно располагаются посетители. А сам устраивается за столом, как хозяин. И это подавляет. Он подавляет. Я как будто на ковре у декана, и меня сейчас будут распекать пополной. За несуществующие прогулы и дурные отметки.
Ресовский рассматривает меня не без лукавства. Потом его красивые губы кривит ехидная ухмылочка, и он произносит:
– Как думаешь, Ника, зачем я тебя сюда позвал?
Хорохорюсь, делаю вид, что мне не страшно, хотя страшно и очень. У него в глазах мелькает что-то такое, что меня продирает холодом вдоль позвоночника.
– Наверное, наказать за побег, – выдвигаю предположение.
Он обхватывает подбородок рукой:
– Мне определённо нравится ход твоих мыслей. Но – если бы я хотел наказать, уже бы наказал. Так, что ты бы неделю не села на свою прелестную попку.
Эти разговоры… и он сам – они странно действуют на меня. Где-то на краю сознания я вдруг думаю о том, что хотела быть наказанной. Им.
Одёргиваю себя – это же предательства Вадима!
Ресовский, безусловно, замечает мои метания и самодовольно усмехается.
– О, даже так. Учту!
Он будто рентгеном меня насквозь просвечивает и мысли читает. Грешные, неправильные, не пойми откуда пришедшие.
Он не нужен мне. Я люблю Вадима и хочу быть с ним.
– На самом деле я хочу с тобой просто поговорить. Пока что.
– О чём?
– О твоём благоразумии, Ника. Как ты правильно понимаешь – ещё один побег тебе с рук не сойдёт. Поэтому даже не замышляй ничего. Более того, если найдёшь союзников – они тоже пострадают.
И вот тут мне становится страшно – ведь Ресовский действительно может причинить вред Вадиму. Кому угодно может причинить. С его деньгами он может творить любую дичь, и всё равно выйдет сухим из воды.
Холодею, ёжусь, обхватываю себя за плечи.
Зря вырядилась в такое открытое платье.
Неожиданно Ресовский встаёт, подходит ко мне, снимает пиджак и набрасывает мне на плечи.
Огромный, горячий, пахнет им.
Я тону в нём – в его запахе, его тепле.
Сам Ресовский остаётся сейчас в белоснежной рубашке и классическом жилете с бархатными вставками. У него старинные – наверное, фамильные – часы на изысканной дорогой цепочке. И сам он немного старомодный – начиная с имени и заканчивая костюмами-тройками.
А ещё тем, что до сих пор не выбрался из крепостного строя – считает, что любого можно купить и продать.
– Это не угроза, Ника. Предупреждение. У меня очень хорошая служба безопасности. Мой главный эсбэшник найдёт любого.
