Грачонок затаила дыхание. Хор призрачных голосов запружал её разум. Такое стало происходить с ней довольно часто с тех пор, как у неё появился бесовской глаз. Но каждый раз Грачонок не то что расслышать, узнать шепчущих была не в состоянии.
В области лба и висков возникла привычная боль, и Грачонок была вынуждена страдальчески поморщиться.
– «Кто же-кто же», – растягивая слова в ухмылке, повторил Каргаш. – «Кто же станет бояться покойника? Бояться его возвращения».
В это самое мгновение Зот поймал на себе её внимательный взгляд. Грачонок дёрнулась, опустила подбородок. Кровь тут же застыла в жилах, отяжелила тело.
Зот заметил её. Заметил.
Каргаш тихо посмеивался, шатаясь из стороны в сторону. Довольный тем, что сумел её снова напугать. Мизгирь по-прежнему стоял неподвижно, не обращал на беса внимания. Порой Грачонку казалось, что за долгие года Мизгирь научился воспринимать трёп Каргаша за куриное квохтанье.
До его умения слышать, но не вслушиваться, самой ей было далеко.
Распорядившись осыпать могилу покойного льном и маком, настоятель Савва отступил. Толстотелый монах помог старцу опереться о свою руку и, обернувшись к собравшимся, громко распорядился:
– Святому отцу надлежит отдых! Покойного можете относить на кладбище.
Настоятель, с ним толстотелый монах и несколько послушников двинулись к избе. Мизгирь без промедлений последовал за ними.
Грачонок замешкалась. Ей не хотелось отставать, но страх толкнул её обернуться.
– Чего уставился?
Она отступила. На неё глядел Зот, не находящий себе места возле покойного. В глазах середовича клубилась ненависть.
– Тебя спрашиваю, уродец, – прорычал Зот, нависая над Грачонком. – Неприятностей захотелось? А ну пошёл отсюда. Пока шею не свернул.
Глаза Зота, залитые кровью, следили за каждым её движением. Тяжёлое смурое лицо, искаженное потаенным страхом, застыло глиной. Грачонок содрогнулась, вспомнив сказанное Каргашем: «Кто станет бояться покойника?».
У Грачонка больше не оставалось сомнений. Она тут же бросилась прочь с места, чувствуя, как взгляд Зота продолжал буравить её затылок.
– Счастлив тот, с кем прощаются мудро! – окликнул чернецов Мизгирь, опираясь на трость.
Толстотелый монах обернулся и, смерив Мизгиря недовольным взглядом, улыбнулся. Но улыбкой некрепкой, поддельной.
– Мы рады паломникам в нашей обители. Однако тебе, добрый человек, сейчас не стоит отвлекать настоятеля.
– Я не паломник. Увы.
Чернец недовольно огладил короткими пальцами жиденькую бородку, едва прикрывающую толстую шею.
– Что же тогда тебя привело к нашему порогу?
Мизгирь остановился, сгорбил плечи. Украдкой глянул на старца, глядящего вдаль.
– Господь, – Мизгирь не смог сдержать усмешки.
Толстотелый монах с досадой поморщился.
– Далеко не всё разумно приписывать воле господней.
– Так стало быть – господне попущение?
Толстяк состроил надутую гримасу, однако ответить не успел.
– Я думал, что не доживу до нашей встречи, – морщинистое лицо настоятеля озарилось улыбкой. – И, если взаправду попущение, как дивно проявляет себя оно! Ну же, мальчик мой. Виктор! Подойди. Дай мне взглянуть на тебя ещё раз. Прошло так много лет с нашей последней встречи.
Грачонок покосилась на Мизгиря, гадая, почему настоятель обратился к нему как к Виктору. Она никогда прежде не слышала, чтобы Мизгирь себя так называл.
– Святой отец! – толстотелый монах изумлённо воззрился на старика. – Ты знаком с этим?..
