– Сатана попутал. – Она раскачивалась влево-вправо, скрипя табуретом. Из гаража майор ее увел, нечего матери на сыновий труп смотреть.
– Сатана? Кличка такая?
– Отец Поликарп говорит, у него сотни имен. Дьявол, лукавый. Баба Акка его зовет по-вашему.
– Хийси? – фыркнул Евгений Петрович. – Че ж он хотел от Романа?
– Ромашка хотел. Чтоб не было на нашей земле нехристей полосатых!
– Таджиков, – догадался Финк.
– Они ж девок наших портят! – Надежда Савельевна разъярилась, забрюзжала. – Шмыгают, шмыгают. Не лица – мордочки. Не руки – лапки. Прям чертенята, которых мужики под белкой гоняют! Из моих выпускниц половина с ними в койку легла. Ну кто от них родится? Гагарины? Высоцкие?
Майор скорчил гримасу неопределенности. Интерпретировалась она двояко: в качестве согласного осуждения или осуждающего согласия. Никто на Руси Матушке не рад среднеазиатским «гастролёрам». Ни татарин, ни еврей, ни русский, ни финн.
– Как Плесов с Сатаной убивали таджиков?
– Ромашка не убивал! Он обряд делал. Месяц назад семи петушкам бошки снес на кладбище. Ух, я его наругала! Мы этих цыплят могли и продать, и скушать. Но Богобоязненный мне втолковал, что у Ромашки от болезни все. Чуточку ему оставалось, вот он и богоугодное свершить спешил. Бил нехристей. Ты ж ему, Петрович, и мешал! Из-за тебя мой сынок Сатану накликал! Из-за тебя Хийси ваш его забрал!
Полиционер сграбастал мстительные старушечьи клешни, что потянулись к вороту его форменной рубашки лавандового цвета.
– Надьсавельевна, я у вас учился. Я вас уважаю. Ну? Поспокойнее, ладно?
– Как мне без Ромки?! – Она закашлялась на полминуты.
«Недолго», – подумал Финк.
– Молоденьки-и-и-и-и-й мо-о-о-ой! За что-о-о-о?
– Полу-поп, тьфу, отец Поликарп вам расскажет, чего, почему и отчего. Я, Надьсавельевна, не уполномочен.
***
Федя готовил лазанью. Вымесил тесто из двух сортов пшеничной муки, вскипятил соус бешамель, протушил шампиньоны с чесноком и баклажанами. Натер пармезан (килограммовую головку ему «в дорогу» сунул заботливый Никитка) на grattugia, купленной в Турине. Фоном играла ария «Non più andrai» из оперы Моцарта «Женитьба Фигаро». Да, банально. Так Фёдор Михайлович в отличие от своего папы Михаила Тарасовича не был ядреным интеллектуалом. Из Булгакова он любил «Мастера и Маргариту», из рока 70-х топ сто песен – «Stairway to Heaven», «Paint it Black», «War pigs», «Highway star», «Another brick in the wall», «Behind blue eyes» и т.п. В жизни он сосредоточился на психологии, психиатрии, в искусстве искал развлечений. Дед-академик, к слову, тоже. Тарас Богданович сконструировал и запустил в космос множество спутников, а книгу перечитывал одну – «Похождения бравого солдата Швейка».
Звонил Марат. Буркнул: «ща пять сек» и ушлепал в ванную. Федор минуты три слушал журчание воды и жужжание электрической зубной щетки. Потом Скорый активировал видеосвязь и развалился на диване с банкой пива (и яйцами). Поделился новостями: у Гели папик на «гелике». Депутат. Ему за пятьдесят. Нет, не ревнует Марат.
– Важный. Потный. Приволок нас в ресторацию. Среди хрусталя и омаров втирал, что он тащится от рэпа.
– Лет через десять ты повторишь его ligne de conduite.
– А по-русски?
– Линию поведения.
– Хрена лысого!
– Обрезание – личный выбор.
– Ха-ха. Федь, ты меня за кого держишь? – На лбу Скорого вздулась вена.
– За «альфа самца».
Марат усмехнулся.
– Тогда нахуя мне через десять лет покупать себе девочку?
