– Гамон!
Слово ворвалось в подвал прежде Волгина Виктора Васильевича. Отстал он ненамного. Был он бит и зол.
– Мозг отьебал! Тут коряво, подточи. Тут отполируй. Восемь часов я ему подтачивал! Па канцоўцы: не удовлетворяет качество работы. Выблядок! – ВВ проглотил серию стаканов. – Я ему ебнул. Он – мне. И пошел к Богобоязненному побои снимать. Финк теперь мне путевку оформит – рукавіцы шыць!
Автослесарь заметил Фёдора.
– Ты еще, Масква. Думаешь, я скотина тупая?!
ФМ поддержал зрительный контакт с ВВ.
– Я о вас вообще не думал. И я не из Москвы.
Слесарь сел на пол, спрятал лицо в ручищах и заплакал как ребенок. С подскуливаниями и водопадом слез и соплей.
– О Божа! Што я нарабіў? Бедная, бедная моя Эля! Божа, не вытягиваю я! – проорал он в грязный потолок вместо небес. – Разламываюсь! За что ты меня? Ее – за что?
Феденька (скрытно) записывал видео. Классическая алкогольная истерика! Образцово показательная! Пронаблюдать бы мужика до галлюцинаций и попытки самоликвидации. Для науки. Для диссертации.
***
Майор открыл на экране толстого смартфона за три тысячи рублей текст сказки про Джека и бобовый стебель. Jack and the Beanstalk. Он каждый день прочитывал по абзацу. Не ради переезда в Европу, кому он там сдался! Просто когда мужчине за сорок, секс медленно покидает его мысли, проклевываются вопросики.
Что есть жизнь? Что потом? Что до?
«Чем ты занят?!»
«Учу английский» – универсальная отмазка. И совесть затыкается, и жена – практически бывшая, по мессенджеру.
– Хи климбед уп ту зе ску сру зе клоудс. Джек соу а биаютифюл кастле.
Плесов после укола трамала сопел себе на матраце. Лыбился во сне, слюнявил подушку. Едко пукал. Допрос откладывался. Финк уже собирался подобру-поздорову. Вдруг фашист завизжал резанной свиньей.
– МАЙОР! ЗДЕСЬ! ОНА!
Он таращился за спину Евгения Петровича. На стену. С раковиной. И Глашей. Финк обернулся. Ему почудилось, что в углу шебуршится нечто.
Ай хев э констант фиар зет сомесингз олвейз хере.
Феар оф зе дарк. 4
И свет померк.
Глава шестая. Delirium tremens.
Макаров придает уверенности в любой ситуации. Его тяжесть, рельеф его рукояти. Конечно же, умение им пользоваться, а главное, навык не пользоваться им без крайней нужды. Хотя во тьме проку от него не больше, чем от нательного крестика. Он – символ. Сжимай его, молись, пока вокруг черно.
– Ромка! Ты арестован! Э, болезный? Дёрнешься на меня, открою огонь! – рявкнул Финк.
Тишина.
Майор вспомнил о смартфоне. Сдедуктировал, что от неожиданности выронил его, когда развопился Плёсов. Пришлось вслепую шарить по полу в режиме готовности к нападению психа с отвёрткой. «Молоток», майор! Чудо китайской техники обнаружилось быстро. Вопреки паталогической везучести Финка оно даже не треснуло. Луч хиленького фонарика забегал по гаражу, выхватывая маслянистые пятна на грудях постерных женщин. Шиномонтажник валялся под раковиной. С шестигранкой в шее.
– Voi vittu! («От, блин!», финск.) – пробурчал Евгений Петрович.
Здравствуй, бумажная волокита! Объяснительные, формы, справки. Нагоняй от начальства. Угроза внутреннего расследования. Дурная голова ногам покоя не дает. Полез распутывать тайны, комиссар Мигрень?! Гибель гастеров? Да на них всем срать! А Плёсов – гражданин. ИП. Средний класс!
Надежда Савельевна рыдала. Круглая, вечно сетующая на цены/правительство/поколение дебилов тётя с пучком на затылке и россыпью родинок-катышек на веках.
