Высокие белые облака. Роман-мозаика - страница 15

Или иногда она с большим чувством говорила обо мне маленькой.

– Ах, Ирка, Ирка! Как же я тебя любила! Ведь сколько детей прошло предо мною, а ты просто забралась в мое сердце. Тебе уж годик исполнился, когда Аня, твоя мама, заболела. Повез её Миша в Хабаровск, там сказали, что нужно оперировать, но никаких гарантий дать не могут. Оставил он её в больнице, а самому нужно было уходить в море. Мы все переживали, что же будет, если Ани не станет. Было начало лета, мы с тобой в поле гуляли. День солнечный, всё в цветах. Ты уже бойко топала своими ножками, а я сшила тебе плюшевые тапочки, в них ты и сделала первые шаги. (Зеленые плюшевые пинетки бабушка всегда возила с собой, как очень дорогую для неё вещь в своей сумочке с документами и прочими важными вещами.)

Бежишь ты по полю, по цветам, ручонки расставила мне навстречу, а я как подхватила тебя, сердце так и зашлось! (Бабушка обхватывает себя руками, изображая, как она обняла меня, её голос дрожит, и на глаза почти наворачиваются слезы.) Думаю, нет, не отдам я девочку Мише! Зачем ему? Он мужчина молодой, красивый, офицер… Сейчас после войны много женщин одиноких, подхватят его… Какая мачеха тебе достанется? Детский врач мне сказал, мол, учтите, Домна Георгиевна, если Аню потеряете, то и ребенка Вам не уберечь. Время-то тяжелое после войны… Продуктов никаких нет, круп на кашу не достать, а если заболеет, так ведь лечить нечем. А мне Петя говорит: «Давай, Доня, просить Михаила, чтобы Ирокезу у нас оставил. Мы возьмем козу, я сарайчик сделаю». Я и решила, подниму я девочку! Сама выращу, ни в детдом, ни мачехе не отдам! Дедушка твой привёл Белку, а я научилась её доить. Петя всё умел делать. На своей пасеке все ульи сам смастерил.

Так у них и появилась коза Белка, которую все любили вспоминать за её многочисленные проделки, а позднее и козел Яшка, который запомнился только тем, что он козел. Бог дал, мама хорошо перенесла операцию, осталась жива и не ослепла, а меня выкормили козьим молоком.

На бабушку находили совсем грустные воспоминания. Последний год своей жизни Петр Григорьевич сильно болел. У него обнаружился рак легкого. Как мог заболеть такой болезнью человек мало куривший, проживший много лет на природе и занимавшийся такой здоровой и лечебной отраслью, как мед и пчеловодство? Пути Господни неисповедимы.

– Приду к нему в больницу, он лежит совсем худой, слабый, одна борода кудрявая. Все старался пошутить. Последний раз пришла, он уже почти не говорил. Я долго сидела рядом, дышал он тяжело, потом посмотрел на меня и сказал очень спокойно: «Всё, Доня, прощай». Махнул рукой и отвернулся. Я поняла, что он умер. А тут бежит врач: «Идите домой, Домна Георгиевна, идите. Петр Григорьевич уснул». Я ей говорю: «Как же уснул? Зачем Вы меня обманываете? Ведь он умер». А она: «Нет, нет. Идите, идите». Зачем она обманывала меня? Почему не дала побыть там около него в те мгновения?

Бабушка грустно замолкает…

Наша семья: папа, мама, маленький брат и я жила в городе Советская Гавань, построенном перед войной недалеко от известного порта Ванино (песня – «Я помню тот Ванинский порт…») на самом берегу Татарского пролива, всегда холодного с серой темной водой.

Сейчас этот город – крайняя точка БАМа, он связан с Комсомольском-на-Амуре и железной дорогой, и автомобильной трассой. Это сейчас…

Советская Гавань была примечательна тем, что тротуарами там служили приподнятые над землей настилы из досок. Стремительно короткое яркое дальневосточное лето радовало множеством торопившихся зацвести полной красотой кустарников и цветов, а также обильно плодоносившими ягодам и грибами. Бруснику и кисловатый щавель дети отыскивали повсюду. Мы заползали под деревянные тротуары, особенно если они лежали приподнятые над какой-нибудь ямкой, и там в глубине нам удавалось собрать целую пригоршню крепких красно-розовых ягод.