Но завтра все решится, завтра я узнаю, возьмут ли меня в армию.
Все уже знают, что война с Россией объявлена. Проходят через наш городок полки: гусары, драгуны, кирасиры; едут всевозможные повозки и санитарные фургоны. И конца не видно этому людскому потоку.
На фасаде ратуши повесили большое объявление о наборе в армию. Забирают всех, даже отцов семейств. Но ещё остаётся шанс при жеребьёвке: вдруг мне повезёт! Но нет, не повезло! Помощник префекта выкрикнул номер:
– Семнадцать!
Мой номер.
При осмотре меня нашли вполне здоровым и годным для службы. Я простился с моими близкими. Я стал солдатом. Появились новые приятели, я отпустил усы и завёл себе глиняную трубку для курения.
Россия – это огромные пространства, по которым следуют войска нашего императора, а русские войска все отступают и отступают… Прежде я много слышал о русском холоде, но если бы вы знали, через какое жаркое лето мы идём! Мы прошли Смоленск и продвигаемся к Москве, старой столице России, а есть и новая столица Санкт-Петербург; рассказывают, будто этот город похож на Венецию; впрочем, я в Венеции никогда не был.
Лето кончалось. Предстояло решительное сражение в местности, которая называлась Бородино. О это название! Как я его помню!
Издали я видел, как император в сопровождении нескольких маршалов объезжал обширное место будущего сражения.
Что сказать? Солдаты французской армии шли убивать русских солдат не вследствие приказания Наполеона, а по собственному – увы! – желанию. Все эти французы, итальянцы, немцы, поляки жаждали победоносного окончания похода, рвались в Москву, жаждали уничтожить русскую армию, преграждавшую им дорогу в Москву! Le vin est tire et qu’il fair le boire.
Что было дальше? Пушки гремели. Люди падали. Штыки вскидывались. Надо мной пролетело пушечное ядро. На выжженной траве валялись доски и тряпки. Я лежал ничком, сцепив пальцы на затылке и слышал, как страшно визжала подстреленная лошадь… Потом я вскочил и бросился бежать. Рядом со мной упал человек, заколотый штыком…
Потом я стоял в толпе наших солдат, оглядывался и не видел никого из моих приятелей. Потом кто-то тряс меня за плечо и убеждал, что мы победили!
Дорога на Москву была открыта!
О! Лучше бы мы сразу проиграли!
Город был пуст, словно опустевший пчелиный улей. По гулким площадям неприкаянно бродили какие-то одинокие простолюдины.
В пустом дворянском особняке я заснул на бархатном диване, выдвинутом почему-то на середину залы с загаженным полом.
Проснулся я от нестерпимой духоты в воздухе. Это начались в городе пожары. Я выскочил на улицу и побежал куда глаза глядят. Кругом был огонь. Не помню, каким чудом удалось мне выбраться из горящего города. Что делать? Этот русский вопрос теперь сделался единственным для солдат армии французского императора.
Мы поняли, что русские попросту загнали нас в капкан, как медведей из русских лесов. Нас, несчастных беглецов, встречали вооруженные пиками казачьи отряды и крестьяне с вилами наперевес. Я видел, как некий знакомый мне офицер пытался объяснить группе русских крестьян, что мы под властью нашего императора свободны, в то время как они – крепостные рабы своих господ! Но ему жестко отвечали, что сначала изгонят захватчиков из своей страны, а потом уж будут разбираться с понятиями свободы и несвободы!..
Мне представлялось, будто весь мир превратился в бесконечное русское поле, в котором и я умру среди мёртвых тел людей и лошадей. Вороны с громким карканьем садились на трупы. Кругом был страшный холод; и я понял наконец-то, что такое русская зима. Но свойственная живому человеку жажда жизни заставила меня брести наугад. Не помню, как я очутился на каком-то биваке, где казаки напоили меня крепчайшей водкой, накормили жареной бараниной, и одели в русский кафтан. Потом я все же заболел, лежал в ознобе на русской постели под названием лежанка, и большая русская печь согревала меня, словно толстая добрая женщина, называемая по-русски баба. Меня снова и снова поили какими-то напитками и микстурами; и заговаривали со мной то на хорошем, то на дурном французском, то окончательно по-русски…
