– Не совсем так, – сказал Ильин. – Я был кандидатом у обеих. Если бы Тамара узнала, что у меня что-то было с твоей мамой, она бы дала мне отставку.
– У меня опять пульс подскочил, когда ты сказал, что был кандидатом у обеих, – тихо сказала Лида.
– Что делать, – тоже сбавил звук Ильин. – Когда откровенничаешь, всегда что-то ляпнешь против самого себя. Ну, в общем, первое, что мне нужно сделать – это поговорить с Дашей, твоей мамой. Вдруг она все же ничего не сказала Тамаре. Такое ведь тоже может быть.
– И если так… Если не сказала, то… эта тайна так и будет висеть в воздухе? По-твоему, это правильно? – рассуждала Лида.
– Лида, ну ты же знаешь Тамару Сергеевну. Она очень щепетильна в вопросах супружеской верности.
– О, да! Я не раз слышала, какая Томочка однолюбка, какая пенелопка.
– Ну зачем ты так? Она в самом деле строгих правил.
– Папочка, ну ты же психолог!
– Что ты этим хочешь сказать? Что ты в это не веришь? Я понимаю, она отказала тебе в доме. Но нельзя же вот так, из мести грешить на человека.
– Ладно, будем считать, что это у меня вылетело по дури, – прибавила громкости Лида. – И, возможно, я в самом деле не права… Я только сейчас подумала: мама и твоя Тамара одногодки, а мама выглядит моложе. Ну так ведь? Это сама твоя Тамара признает. А все отчего? Однолюбки блекнут и стареют быстрее – это известный факт.
– А знаешь, мне эта твоя дурь отчасти даже нравится.
– Интересно. А ведь это слова не отца. Продолжай.
– А я и не чувствую себя твоим отцом, – сказал Ильин.
– Это меня обнадеживает. Только уточни. Не чувствуешь или не хочешь чувствовать?
– Ну ты прямо мастерица пускать нюансы, – жалко рассмеялся Ильин.
– Так ведь в кого это у меня? – в голосе Лиды зазвучали нехорошие нотки. – Обнадеживал сразу двух подружек – это как же тонко надо было играть. А сколько было в этой игре умения нравиться, то есть умения обманывать, сколько лицемерия и тонкого коварства! Хотя, скорее всего, мама просто решила взять тебя тепленьким, пока Томочка раздумывала, стоит ли ей рискнуть своей непорочностью. В любом случае ты, папочка, Казанова! Хотя, возможно, я преувеличиваю. Мне просто хочется так о тебе думать. Мужчина, всю жизнь верный своей жене, для меня не совсем мужчина. Как и женщина, до припадка верная мужу, для меня меньше, чем просто женщина. Меня от этих достоинств тошнит. (Ильин боролся со смехом.) Человек не может ни в кого не влюбляться. Иначе он просто моральный и психический урод. Чего ты смеешься?
– Сам не знаю. На самом деле ты говоришь страшные вещи, но мне это отчасти даже нравится, – странно говорил Ильин.
– А ты заметил, что мы с тобой больше смеемся, чем говорим серьезно, а когда серьезно, то все равно частично со смехом? Это ведь, между прочим, признак. Почему ты не спрашиваешь, признак чего? Значит, сам знаешь. А признать не хочешь. Господи, если б ты знал, сколько я тебя ревновала: к маме, к Тамаре Сергеевне, к Алинке. А ведь одиночество от ревности только усиливается. Иногда я почти умирала. Можно я тебя обниму, пока у тебя доброе лицо? Ну что ты такой деревянный? Расслабься, не бойся, не трону.
Дарья не выдержала – вошла в комнату Лиды, готовая отхлестать дочь по щекам. Но только прошипела:
– Из всех дряней дрянь!
Лида отстранилась от Ильина.
– Мама, ты мне тысячу раз говорила – стучать надо. И я ни разу тебе не помешала, хотя знала, что ты не одна.
