И вот он сидит, погруженный в свои совсем недетские размышления, и лесная тишина тихо вплетается в мелодию одиночества в его душе. Что ждет его дальше, там, за гранью невидимого меридиана, разделяющего нашу жизнь на «до» и «после»? Подарит ли судьба ему удачу и успех, или суждено ему лежать разбитой сосной на холодной и унылой дороге жизни?
Внезапно Женька снова оказывается на узенькой тропинке, уходящей вглубь прибрежных зарослей.
Здесь в сон вторгается небо, высокое, раскаленное до белизны, миллионы звуков, сплетенные в упоительное тождество тишины, густые, одуряющие запахи лета. Словно некий таинственный ветер вернул его в детство, и снова повеяло сладостью разомлевших цветов, терпким ароматом ежевики, едва уловимой речной свежестью.
Зрение, внезапно ставшее панорамным, дарит ему этот день во всем его июльском великолепии. Грациозные сосны, застывшие зелеными кронами в знойном мареве выси, широкое раздолье луга с редкими инкрустациями красавцев дубов, пару буслов, фарфоровыми статуэтками замерших вдалеке…
Надо нырнуть вслед за Вовкой в заросли, но ноги тяжелеют, не могут оторваться от земли – на каждом шагу Женьку поджидают змеи. Дружки Каменева уже пообещали, что именно так и накажут его – бросят в лицо ужа, и при одной только мысли об этом, непреодолимый ужас охватывает его, и хочется немедленно спрятаться где-нибудь, где-нибудь там, где наверняка не бывает и не может быть никаких змей.
Женька знает, его палачи выполнят свое обещание – таков негласный закон их таинственного мальчишеского мира. И, кроме того, два «есаула», Сашка Михаленко по кличке Гога и Олег Холодов, которого все называли Холод, запугивали его, рассказывая подчеркнуто серьезными голосами, что в таких местах много змей. Вообще, эти места так и называются – змеиные. Так что, еще, повезло, что Каменеву и остальным попался уж. С таким же успехом они могли поймать и гадюку, а уж тогда кому-нибудь из них пришлось бы несладко.
«Да это легко проверить», – доверительно сообщали они ему. – «Гадюки очень любят взбираться на ежевичные кусты и лежать на них, греясь на солнце. В такие минуты их ни за что не отличить от ветки, и они очень не любят, когда их беспокоишь. Вот в прошлом году так один парень и погиб! Шел, бедняга, рыбу ловить, задел куст, а на нем – змея. Она, недолго думая – хвать его за шею, он коньки и откинул, скорой не дождался. Шея распухла, дышать не смог, так и задохнулся у друзей на руках».
Женька слушал, понимая, что все это – вранье, и говорится лишь с одной целью – посмеяться над ним, но фантазия немедленно изобразила перед глазами то, что он услышал. Вот юноша, почему-то очень похожий на него, беззаботно напевающий что-то себе под нос, идет по точно такой же тропинке, какую недавно прорубили они в зарослях. Вот он задевает куст, куст с неестественно толстой, прогнувшейся от тяжести, ветвью. Внезапно куст оживает и ветвь, обнажив два длинных смертельных зуба, бросается на юношу. Один бросок, другой… Парень роняет удочки и медленно, спотыкаясь, как слепой, бредет вперед, туда, где для него сквозь листву еще светит Солнце. Одну руку он прижимает к месту, куда только что вонзались хищные зубы, а вторую выставляет вперед, лицо его искажено маской ужаса и боли.
Каждый шаг дается ему с неимоверными усилиями, он выходит на берег и падает на колени, не в силах оставаться на ногах. Друзья бросаются к нему, они напуганы, они тормошат его, пытаются помочь, но все тщетно, глаза их друга медленно закатываются. Шея его безобразно распухла и посинела, он дышит со свистом, все реже и реже. Затем следует короткая агония, и его бездыханное тело остается лежать на вмиг обезлюдевшем пляже, и только ветер нежно треплет безвольные пряди его волос…
