Выйти из повиновения. Письма, стихи, переводы - страница 26

Сувчинских не вижу совсем уже полгода (только по телефону с Марьяной говорю). Они никого не видят. Ведь Сувчинскому 90 лет! (Ровестник Мандельштама, Гиппиус – общий их учитель.) Моник очень давно не видел; регулярно общаемся по телефону. Все они (и Мишо тоже) знают историю с Шаром.

Марьяна настаивает: «Не пишите ему, негодяю!» Морис (вижу по письмам, да и Моник говорит) очень из-за этого страдает: я ему недавно подробно рассказал и поставил точки над i. А он мне в ответ рассказал о 1977 годе, как было с Р. Ш. и Тиной. Легко быть «поэтически солидарным» с Мандельштамом или с Гёльдерлином, а вот повседневная верность… Морис теперь все понял; очень он меня любит и верен, как скала (а умен!!).

Степу и Анн вижу редко: подолгу болтаю по телефону. На каникулы они, увы, уезжают…

Радио? Очень я недоволен первой попыткой (а там – довольны???). Нет подходящего собеседника. Мишель рвется, но… Ах, мало времени осталось. Нужен тот уровень серьезности, которого достигаю в письмах к Морису (хотя и о мелочах пишу, о быте и пр.). А что если зачитать отрывки из писем? Прошлой весной меня спросили: нельзя ли попросить письма у Рене? Нет, он бы ни за что не согласился… Да и мне противно их обнародовать.

О нем (Рене) часто говорю с Жаком и Кристин. 30 лет дружбы! Жак, увы, на радио беседовать не хочет – «не умеет». Но переводы свои прочтет. Впрочем, вряд ли передача осуществится.

Париж сказочно красив. Почти летняя погода. Странно… Физически чувствую себя лучше.

Хочу работать, писать!

Да. Совсем нет у меня французских фотографий. А хотелось бы тебе послать. Когда гостил у Жоржа, он целую пленку снял (в том числе в Анси, у каналов, с детишками). Я ему как-то напомнил – отвечает, что, кажется, ничего не вышло. Нет, на эти мелочи ни у кого нет времени.

Плохо без книг! До стона! Без поэзии! Если… Как получить мою библиотеку??? Да, для Левки* у меня кое-что есть, но нет пока возможности… Есть ли у кого-либо из друзей какие-то конкретные пожелания? А у тебя? А у Юры*? Мераб*?

Объяснюсь. Парижский мирок мельче и легковесней, нежели его московский близнец, который, как тебе известно, я тоже не очень-то ценю. Но из Москвы кое-кто (я, в частности) способен – без малейшего конформизма – видеть дальше и резче, нежели из этого застойного и пустого копошения. Жесткая альтернатива и грозовая опасность. Последнее – удел избранных. Там, где проклятье, там и незримое избранничество.

Всегда был этот «мирок» (говорил об этом с Грином), но теперь настолько он измельчал, настолько далек от существенного, которое распылено донельзя, настолько лишен критерия в этом мире, утратившем всякое чувство истории, трагедии, бездны, безмолвия.

Говорил давно о проклятии – не поняли…

Морису не так давно (объясняя еще раз желание вернуться) в горечи написал что-то вроде: «Peut-âre le trou noir et bouchéde Moscou vaut bien le d&ert glacial et stérile de ces lieux». («Может быть, черная и закупоренная московская дыра стоит ледяных и стерильных здешних мест».)

Ох, грохот за окном. Мотоциклы. Полицейские машины сигналят. И рядом пузатый холодильник гудит (подарок родителей Присциллы, знакомой Мераба, которая у вас только что побывала).

А если возвращаться… Как переправить эти горы книг, пластинок и проч.??

Еще раз объяснюсь. Избранничество? Незримое! Не «ордена и медали» и не кафедра учителя жизни. О нет, все это страшнее. Быть может, тишиной и безголосьем. Все проворонили, но это – невозможно. Слишком серьезен этот разговор, чтобы ограничиваться подобной болтовней. Мог бы высказаться, но необходимо длительное одиночество и повседневный труд. Нет, не сравнивай, Ириша; у нас к жизни разный счет… Не говоря уже о других (и это естественно) различиях. Отсюда и несравнимость повседневного, и нашего к нему отношения, и восприятия жизненных ситуаций.