– Нет, я пришёл передать вам привет.
– Привет? – искренне удивился художник. – От кого же?
– От Элеоноры Лепковской.
– Элеонора, Элеонора, – красиво изогнув бровь, напряг память Полежаев. – Ах, Элька! Сколько лет! И где же она сейчас?
– В Бронске.
– Да, да, припоминаю. А вы откуда её знаете?
– Мы земляки с ней, в школе вместе учились.
– Ясно, – произнёс художник. – Значит, ещё не забыла. Хороша была кошечка, хороша, – причмокнул он губами.– Жила она здесь, квартиру снимала. Я часто в отъездах был, на творческих промыслах, так сказать. Хорошие иконы искали по всей стране. Поэтому ей и представился дипломатом. А потом это безотказно на женский пол действует, особенно на студенток. Кстати, я вам сейчас покажу вашу землячку. Хороша!
Полежаев открыл шкаф и извлёк свёрнутый в трубку холст, тряхнул, разворачивая. С холста, призывно улыбаясь, смотрела обнажённая Элеонора, стоящая у окна. На полу около ног видны трусики и бюстгальтер.
– Ну, как она тебе, твоя землячка? – перешёл вдруг на ты Полежаев. – Несколько таких картин я продал любителям. Ещё кормит меня, – скабрезно улыбнулся хозяин квартиры.
Эдуард едва удерживался от желания врезать художнику между рогов, но рано ещё.
– Да, красивая девочка, – сказал он. – А чего же вы с ней расстались?
– Э-э, – махнул рукой художник, – такие девочки, как Элька, созданы для утех. И не больше. А она после больницы вдруг стала настаивать на женитьбе. А это… сам понимаешь. Пришлось сжигать мосты.
– В больнице-то она долго лежала?
– Долго. Что-то там не сложилось. Ладно, что врач знакомый, выходил. Так он сам же и виноват. Операцию ночью делал, один. Я ему тогда ящик армянского коньяка отвалил. Подождите, а она что же и … это говорила? Кто ты такой?
Эдуард смотрел на художника уже с нескрываемой ненавистью.
– Сколько тебе лет, художник?
– Тридцать восемь. Да в чём дело, чёрт возьми?
– Дело в том, что ты гнида, художник. Гнида и подонок. – Доронин встал с кресла. – И не хочется об тебя руки марать, но память нужно оставить.
И он снизу вверх ударил хозяина в челюсть. Кажется, не зря до училища боксом занимался. Вот где пригодилось. Полежаев отскочил к стене.
– Ты что делаешь, скотина? – взвыл он, хватаясь за челюсть.
– Скотина – это ты!
Во второй удар он вложил всю горечь своей неудавшейся жизни, всё накопившееся отчаяние. Художник распростёрся на ковре в свободной позе.
– Врача бы твоего ещё сюда, да нет времени.
Пошёл на кухню, набрал в бокал воды и плеснул художнику на лицо. Тот зашевелился и замычал.
– Ничего, очухаешься через пять минут. Извини, что деловое свидание сорвал.
И он направился к двери. Но вернулся, взял полотно с изображением жены и некоторое время молча смотрел. А затем с треском разорвал полотно на куски и швырнул на пол. Больше кормить она его не будет.
Через минуту он уже садился в поджидавшее его у подъезда такси.
Разрыв с женой сказался на работе. Веха эта на его жизненном пути тем и характерна. Он едва не расстался с авиацией. От него, как и от всех других лётчиков требовалось одно: нормально работать. Но его словно подменили. От тоски, одиночества и какой-то щемящей безысходности начал прикладываться к бутылке. Собутыльники не заставили себя долго ждать. Деньги у него были.
Опоздал на вылет раз, другой. Потом проспал и вообще не поехал на работу. Ему прощали, зная, чей он зять. Но терпение приходит всему. От него отказался один командир экипажа, затем другой.
