Взломанная вертикаль - страница 38

После командировки Стражин обычно дома отмечал на карте области жирной красной точкой то место, откуда вернулся, где повстречал недругов или новых друзей. На сей раз карандаш остался незаточенным. Только в комнате сына высвечивали грани маленькой хрустальной друзы – обломок воспоминаний о поездке в Хорейскую экспедицию.

Ни Надежда, ни Пётр и не мечтали, что Виссарион будет журналистом. Им казалось, что он никаким литературным даром не обладал. В школе учился средненько, не проявляя ни к одному предмету серьёзного интереса. Правда, был завзятым книгочеем. К окончанию десятилетки с удовольствие одолел две поселковые библиотеки. У Петра была тяжелая работа на паровозе, и он учёбу сына не контролировал, не говоря уже о страсти парня к художественной литературе. Однако, когда Виссарион закончил девять классов, как-то поинтересовался, каким тот видит своё будущее. Тот без обиняков ответил, дескать, неплохо бы стать электросварщиком: работа физически не обременительная, престижная, заработки хорошие. Но ведь не сказал, что видит себя либо юристом, либо журналистом. Потому что сам не верил, что одолеет одну из этих профессий. Только больше склонялся к мысли, что ему по душе журналистика. Он рано научился взвешивать поступки людей, оценивать их нравственные качества. И не честолюбие и слава двигали, ему становилось как бы просторнее на душе, когда сознавал, что именно журналистика его призвание. Лишь перед выпускными выяснил, что на факультет журналистики принимают тех, у кого за плечами не менее трёх лет трудового стажа. Получив свой аттестат зрелости, направил заявление в большой сибирский технический вуз.

Мать души не чаяла в своём сыне. Хотя, вестимо, для неё не было секретов, что школьные учителя, помимо историка и преподавателя русского языка и литературы, весьма средне оценивали его способности, да к тому же считали его ленивцем. Но она знала тягу сына к слову, к истории и юриспруденции. Именно ей, первой, он сказал о своей мечте стать журналистом. В тот весенний вечер она чуть не задохнулась от гордости, взрослый сын доверился, поделился с ней своей мечтой. И поздно вечером, после ужина, помыв посуду, уложив детей спать, а Петро дежурил на маневровом паровозе, устроилась в одиночестве за кухонный стол, достала из кармана носовой платок, смахнула набежавшие слёзы. Только память сердца разве растает, как летний туман поутру на родной Волыни. Нет, она всегда как бы рядом, и тревожит душу, ум. Как она была счастлива в свои восемнадцать лет после окончания польской гимназии. Казалось, всё будет прекрасно. У неё замечательный отец, уважаемый в селе и во всей округе человек, он настоящий хозяин, говорят, и бизнесмен неплохой. А какой построил дом на зависть всей Романовке. Для всех детей своих – для неё, Надежды, для её брата Семёна, для младшей сестрёнки Галочки, да для себя и дорогой жены Марты построил с прицелом на будущее в одном доме-хоромине каждому по целому подъезду. Вырастут дети, обзаведутся семьями, и всем готова общая крыша над головой. Какие ж были замечательные годы! И вот нате вам, пришли красные, и будто и не было тех двадцати лет, что минуло с той поры, как Западная Украина стала польской стороной. Некогда зажиточное село, не знавшее лиха, превратилось в муравейник. Да из уст в уста передавались слухи от всезнаек, что теперь будет лихо богатеям, уж и списки на выселение их семей готовятся. Она, студентка учительского института, не верила, что её, брата Сему, младшую Галинку и их маму Марту сошлют в Сибирь. За какие такие прегрешения? Она пропадает в вузе, Сема в школе, а Галочка рядом с мамой в доме, управляются по хозяйству. Отец их – уважаемый в селе человек, крепкий крестьянин, грамотный, имел свой бизнес, так ведь они жили не в советской стране, а в Польше. И папка её всё большое хозяйство распродал, готов был и в нарождающийся колхоз поступить, выделяя немалый взнос. Но когда от людей совестливых узнал, что семью непременно выселят в глухую Сибирь, убрался из родного села восвояси. Устроился на работу в автозаправочную станцию в район, где его не знали. Да ещё фамилию сменил. Надеялся, что детей и любимую Марту не тронут, оставят здесь. Может, уплотнят: ему не жалко, дом большущий, места свободного много. Должно же быть сердце у Советов. Он, ладно, человек не бедный, был и крестьянином, и бизнесом занимался, а дети его и жена тут причем? Знала Надя эти мысли отца, тоже верила в добро. Их семья зла никому не принесла, люди к отцу сами нанимались на работу, платил им добре, никто не был в обиде, кроме тех, кто подворовывал зерно, муку на мельнице, плоды сада, отлынивал от дел. А они, беднота, голь перекатная готовы были за любую свою промашку платить хозяину сполна, так, чтобы ему мало не показалось. И первыми ехидничали, когда Марту с детьми сослали в Заполярье, аж в Салехард. И ещё больше радовались, когда угодила позже в Сибирь Надя. Та работала после первого курса в детском лагере, далеко от Романовки. Но когда смена закончилась, её, по приезде в родное село УСЛАЛИ С ОЧЕРЕДНЫМ ЭТАПОМ ССЫЛЬНЫХ В Сибирь. Местом назначения определили большое село на севере Омской области. И вот нате вам, грянула треклятая война с фрицем! Она, проклятая, всем карты спутала.