…Дверь в камеру со скрипом отворилась, и два дюжих надзирателя внесли кажущееся безжизненным тело нового заключённого:
– Принимайте монаха! – скалясь и показывая гнилые зубы, сказал один из них.
– Куда, начальник?! У нас и так переполнено! Подожди, пока поп окочурится, тогда и уплотняй!
– Тебя не спросили, шваль подколодная! – надзиратели зло выругались и, по очереди пнув ногой выступающего за «справедливость» молодого вора, вышли.
Тяжёлая дверь закрылась. Вокруг новенького собрались арестанты. Все, за исключением Ивана Денисова, продолжающего пребывать в полудрёме, рассматривали нового избитого сокамерника:
– Ты смотри, казах какой-то… Глянь, глазки узенькие, как прорези. Наверное, материала не хватило у родителей, когда делали ребёнка, – камера разразилась хохотом.
– А руки-то, смотри, холёные, как и у нашего попа… Видать, тоже тунеядец! Не любит работать! А может быть, вор, из наших?
– Так ты слышал, что сказали – монах он.
– Вот те на! А что это такое? Шпана, кто это – монахи?
– Да толстые такие, сытые, и народ обворовывают!
– Так этот вроде бы не толстый! А, понятно, молодой ещё, пузо не успел отрастить…
Довольные собой арестанты вернулись к своим занятиям.
Спустя некоторое время, в забытьи, новенький вдруг стал говорить что-то, восклицая не на русском языке. Несколько раз он чётко произнёс слово «Будда». Иван Денисов, очнувшись, повернулся лицом к проходу. Новенький опять замолчал. Тело его было покрыто многочисленными ссадинами, лицо заплыло от синяков, из раны на лбу сочилась кровь.
– Что смотришь? Помоги товарищу! Он тоже, как и ты, поп.
Кто-то поправил:
– Не поп, а монах!
– Да какая разница! Всё одно – опухоль на шее трудового народа…
Иван Денисов с трудом затащил новичка на свободные нары, расположенные рядом со своими. Оторвав рукав нательной рубахи, намочил тряпку в воде и стал смывать кровь с лица незнакомца. Он не знал, зачем помогает арестанту, в тюрьме подобное поведение было не принято. Тем не менее, он вначале тщательно вытер запёкшуюся кровь на висках, на подбородке, потом попытался напоить водой беднягу, так и не приходящего в сознание. Иван Денисов аккуратно, стараясь не причинять боли, успел укрыть нового друга, как его вызвали на очередной допрос…
Он очнулся от прикосновения влажной тряпки к лицу – уверенной рукой кто-то старался облегчить его страдания. Ошеломлённый Иван Денисов встретил взглядом незнакомые раскосые глаза, которые смотрели на него без улыбки, спокойно и с достоинством. Священник попробовал сесть, но сильная боль тотчас ударила в грудь, и Иван Денисов без чувств повалился на лежанку.
Когда он окончательно ожил, то обнаружил на этот раз, что заботливо укрыт одеялом, а под головой у него самодельная подушка из другого одеяла, сложенного в несколько раз. У священника не было ни сил, ни особого желания разбираться с ситуацией. Пришла мысль, что сделан ещё один шаг в направлении к долгожданной смерти. Иван Денисов беззвучно засмеялся, тотчас закашлявшись.
– Как ты, друг? – услышал он странный шёпот возле себя.
В то же мгновение в полумраке единственной лампочки он разглядел арестанта-азиата.
– Спасибо, лучше. А ты? – машинально произнёс Иван Денисов.
– Тебе спасибо! Хорошо, совсем хорошо! – новичок говорил со странным акцентом, обрывая не по-русски фразы и задумываясь, будто вспоминая слова. Интонация произношения выдавала в нём русский как неродной язык. – Я монгол, буддийский монах. Имя моё Татурсин! А как тебя зовут? Я узнал, что ты священник, это правда?
