– Саня, хорош уже! Ты только никому не говори, а то кликуху дадут: Алиса Селезнева или Мелафон! Не знаю, что хуже.
– Восемьдесят третий? – нахмурился я, вспомнив первое, что пришло в голову. – Год до смерти Андропова?
– Тихо ты! – шикнул на меня Гена, испуганно выглянув в проход. – Думай, что говоришь!
– А, что? – непонимающе спросил я.
Гена заговорщицки осмотрелся.
– Ты же знаешь, что советские агрономы вывели новый вид яблок «Андроповка», в отличие от старого сорта «Брежневка», он вяжет не только рот, но и руки?
Намек был более чем очевиден.
– Сейчас восемьдесят третий год? И мы едем в Воронеж? – как-то неуверенно произнес я. – А откуда?
– Из Тамбова, конечно! – криво усмехнулся Гена. – А так все верно, восемьдесят третий год. Второе июня. Четверг.
– Бред какой-то! – помотал я головой, чем вызвал снова приступ боли. – Ничего себе меня глючит!
– Ну, Миелофон, рассказывай как там в девяносто пятом? – вдруг произнес Гена, по-своему расценив мои слова.
Подняв голову, я сурово посмотрел в его голубые глаза.
– Еще раз так меня назовешь, я тебе леща пробью! – резко выдохнул я.
– Какого еще леща? Я же по-дружески, беседу поддержать! И ты у меня на ковре и балла забрать не можешь, если что, – ответил Геннадий.
– Вот я по-дружески и пробью.
Не знаю, зачем я раздражаюсь. Радиопозывной Миелофон был бы для моей службы в девяностых просто подарком, встречались кликухи и радиопозывные и похуже. Другое дело, что солдат с плохими кликухами часто к радиосвязи не допускали.
– Ладно, извини. Я понимаю, головой ударился. Ты это, давай уже приходи в себя. Хватит чудить.
– Проехали, – выдохнул я. – Странно просто всё это.
– Что странно?
– Да все это! – я произнес первое, что пришло в голову. – Хотя бы то, что люди без телефонов вокруг…
– Чего? А смысл? Провода за поездом сильно не потянешь, быстрый он! – продолжил улыбаться Гена.
– Я толком не знаю, чего хочу. Снегирёв, кажется, про чай что-то говорил. Сколько сейчас стоит чай?
– Четыре копейки!
– С ума сойти! – выдохнул я, после чего решил проверить свои карманы. Вытащил содержимое наружу.
Там оказался мятый коробок спичек, с изображением на нём красного цветка, растущего на красном глобусе планеты с того самого места глобуса, где был СССР. На коробке надписи даты «1917-1982», и слово октябрь, перечёркивающее низ коробка поперёк. Остатки сигарет, точнее, их штучная россыпь: табак вперемешку с переломанной бумагой. Были тут и деньги: мятая синяя пятирублёвая бумажка с Кремлём, еще жёлто-коричневый рубль, на обоих бумажках рамочка с текстом, на разных языках, входящих в состав республик Советского Союза. Мелочь расположилась в другой ладони, в виде трёх монет, номиналом по двадцать, десять и три копейки.
– Да ты богат несметно! – усмехнулся Гена, видя, как я перебираю в руках купюры, разглядывая водяные знаки, видимые лишь на просвет. Те самые, что в виде звёздочек.
– Пойду чая куплю. Тебе что-нибудь взять?
– О! Откуда такая щедрость, Сань? – спросил Гена, но тут же решил, что надо соглашаться, и добавил: – Пирожка бы яйцом и картошкой бы. Принесешь?
– С одним условием, ты мне без шуток и удивлений разъяснительную работу проведёшь, если у меня вопросы возникнут, – кивнул я.
– Да легко!
Я встал и меня сразу же качнуло в сторону, зацепившись за верхнюю полку, я удержал равновесие и направился в конец вагона, где по моему мнению должен был находиться проводник. Деньги и спички отправились в правый карман, а мусор в левый – выброшу по пути, если урна подвернется.
