Я есть - страница 11

Он так радовался Светочкиной золотой медали. Какая гордость! Умница! Все экзамены на отлично!

К сожалению, папа не смог прийти на вручение аттестатов. Передал Светочке шикарный букет. Когда объявили Светкину фамилию, она встала и с этим букетом пошла к сцене. Димка, тот самый, истоптавший когда-то её куртку, начал аплодировать первым, тем самым подняв за собой весь зал, и все стали кричать: «Браво! Браво!»

Светочка светилась от счастья.

Да, избитое выражение, да, клише, да, трюизм, а как по-другому сказать, если на самом деле светилась?!

Светочка купалась в папиной любви, словно в самом нежном, в самом тёплом, в самом чудесном море на свете. Её красота, женственность, грациозность были настолько безупречны: казалось, что над её головой светится нимб.

Нимб счастья.

Она держала в руках букет из любимых белых пионов, аттестат зрелости и маленькую коробочку, которую ей подарил Димка. В коробочке лежала маленькая пуговка. Маленькая голубая пуговка с белым кружочком в середине и переливающимся камушком в самом центре.

Димка знал про Светку чуть больше, чем она думала. Он даже знал, что не было у Светки никакого папы. Выдумала она его себе. Папа сбежал, исчез, растворился, как только узнал, что мама беременна, и с тех пор папу этого, идеального и почти святого, так никто никогда и не видел.

И еще Димка знал, как он назовет их дочку.

И еще он помнил сказку про пуговку.

Сказку, которую Светке когда-то рассказал её папа.

Хороший актер перед спектаклем входит в образ.

Виктория Токарева. День без вранья.

– Сними маску! Будь сама собой! Ничего не играй! Просто поверь, что тебе плохо. Ты просишь о помощи! Проси! Проси! Мы должны поверить, что тебе плохо, и ты просишь, умоляешь о помощи! – молодой парень, ведущий театральной студии, кричал на хрупкую женщину, смущённо перебиравшую ярко-красный платок в руках. Его голос был резким, требовательным, авторитарным.

– Ну, знаете, я оказалась в такой ситуации… Мне очень жаль… Мне очень плохо, очень, очень, – голос её дрожал.

– Не верю! Не верю! Врёшь! – ведущий был просто вне себя от ярости, он очень хотел, чтобы девушка, что называется, «прорвалась» сквозь толщу наигранности, неестественности, жеманства.

– Я очень плохо себя чувствую, мне нужна вода. Хотя бы глоток. У меня кружится голова. Может, это низкое давление. Здесь мало свежего воздуха, – её голос дрожал. Она дышала так, словно пыталась набрать в рот побольше воздуха. Она вдыхала этот воздух, как будто проглатывая долгожданный глоток воды, и выдыхала, продолжая дрожать и комкать платок в руках.

– Ну что ты притворяешься?! Тебе когда-нибудь было по-настоящему плохо? Тебе в этот момент всё равно, как ты выглядишь, что думают о тебе другие, ты не кокетничаешь, не пытаешься понравиться, ты просто растворяешься в своей боли. Единственное, на что у тебя хватает сил, – еле-еле попросить о помощи. Ещё раз! Давай же! Ну! – мастер театральной игры кричал так, что звенело в ушах.

– Может, вы мне поможете? Принесите мне воды. Он меня не слышит, – девушка вдруг обратилась ко мне. Я растерялась. Я перестала чувствовать реальность. Отличать, где её игра, а где правда. Я смотрела на ведущего, волнуясь и не понимая, что делать, как действовать в данной ситуации.

– Рано еще тебе воды! Не верю! Что ты строишь мне глазки? Что ты заигрываешь со мной? Что ты просишь помощи у неё? Причем здесь она! Ты у меня проси! У меня! – ведущий аж вспотел, он метался перед сценой. Туда-сюда. Туда-сюда. Он закидывал руки, поднимал голову с важным видом чувства собственного достоинства, затем протирал свой лоб, стряхивая капли пота очень красивыми жестами, поправлял пиджак и принимался вновь: