Я грустью измеряю жизнь - страница 5



Мечта

Жизнь моя неприкаянная,
Видимо, так сложилась судьба,
Морда у меня всегда в окалинах —
Габаритами не прошла.
Габаритами не прошла никак
В эту жизнь несусветную,
Наверное, живу не так,
Осталась только мечта заветная.
Осталась только мечта заветная —
Будто люблю я всех,
И люди ко мне приветливы,
И не разделяем мы их на тех и не тех.
И не разделяем мы их на тех и не тех,
Потому что всех нам жалко,
И тогда под радостный смех
Вытащили из душ своих жало.
Вытащили из душ своих жало,
И нам истина жизни открылась,
Словно подняли мы старое покрывало,
И дитё прекрасное нам явилось.
И дитё прекрасное нам явилось,
И сразу умолкли другие звуки,
И сквозь лепет его проявилось,
Что никогда не будет разлуки.
Что никогда не будет разлуки,
Что нет разделенья на «ты» и «я»:
Если ты ко мне простираешь руки,
Значит, я не могу без тебя.

Совсем не жаль и не обидно…

Совсем не жаль и не обидно,
Что жить бы по-другому мог.
Наверное, сверху видно,
Что в жизни что-то смог.
Я бы прожил ещё лет сто
В моём ближайшем поколенье,
Но память-судья сядет за стол
И вынесет вердикт забвенья.
Солнце жизни моей заходит,
Я знаю, что это приму.
Смерть где-то близко ходит
И игриво кричит: «Ау!»
Но пусть подождёт «косая»,
Пока кубок любви допью
И, бумаги пером касаясь,
Душу свою изолью.

Голый король

Король правит у нас долго,
короля одевают в одежды светлые
и поливают его елеем не еле-еле,
а у народа тернистый путь,
на пути его много печали и боли,
но тут мальчик провозгласил:
– А король-то голый!
И на лице короля в телевизоре
в предновогоднюю ночь
присобачил ему усы
и получилось точь-в-точь.

Зеркало

В зеркало глядя, старым себя не вижу,
вот смотрит вроде взрослый дядя,
вполне приличный и не старый по виду,
а когда на фотографии или ловишь отражение
своё случайно,
становишься старым, как ни странно.
Видимо, душа ещё не состарилась,
накладывает прежний портрет на новый,
и хотя эта защита белыми нитками шита,
но выходит теперешний портрет обновлённым.

Овраги, враги, баррикады

Страна раскололась, как грецкий орех,
Но половинки не стали равными,
Пропаганда включила красный цвет,
И люди стали разными,
Пропаганда расползается ядом,
И эта чума не миновала наш дом.
Прошлое, настоящее видится в разночтении,
Ранее близкие становятся чуть ли врагами,
Господи! Какими оврагами нас развели в предпочтениях.
По разные стороны оврага стоим, кричим,
Криками хотим добить супостата,
Внизу весёлый ручей журчит,
Но мы не видим, злоба подпитывает свой достаток.
А если баррикады появятся вместо оврага,
И власть, себя сохраняя, будет только и рада.
Скомандует: «Там враги, и по ним пли!»
Тогда раздадутся стоны и вопли.
Господи! Помилосердствуй и охрани Россию,
Не допусти, чтобы тело её распалось,
Чтоб не разъединились сочленения её.

Лоскуты

Ах, осколки, убийственно вас сколько!
И прекратите вы полёт во сколько?
Я иду, траву сминая,
Вот такой высокий,
А в душе моей басы:
– Лет тебе уж сколько?
Мебель к стенкам жалась,
Жизнь жила и не тужила,
Ну а мне всё это не в жилу,
Мебель только жалко.
Я надеюсь, что это не избитое?
А впрочем, били и меня.
Мы в светлом дне
О чём-то светлом грезим.
И когда кульбитом перевернётся жизнь,
Голосом хочу сказать обыкновенным:
– А ты за жизнь не держись,
Всё это временно.
Из дома выхожу большой, великий,
И главное, чтоб никого не задавить.
Тогда заплакали вы,
Но было поздно, я вещи уложил.
От холода не защитила простыня,
И я простыл,
Сказала простыня: – Прости.
Круче и крепче, чем крепость,
Казался блистающий бюст.