Я и МЫ. Трансформации достоинства личности в российских конституциях - страница 2

Новое понимание личности в правоведении, особенно отраслевом, приживалось нелегко[14]. Известный цивилист О. С. Иоффе утверждал, что такие нематериальные ценности, как честь и достоинство, «не только не создаются правом, но и не определяются (не регулируются) им» и «единственное, что право может сделать в данной области, – это содействовать обеспечению надлежащих условий формирования общественной оценки». Он считал, что такие условия могут обеспечиваться правом только «в пределах, в каких самооценка совпадает с оценкой общественной»[15]. Бытовало мнение, что «гражданское право до момента нарушения чести и достоинства или деловой репутации личности, иного субъекта охраняет эти личные неимущественные отношения путем возложения всеобщей обязанности воздерживаться от их нарушения». И лишь «с момента их нарушения нормы гражданского права способны регулировать возникшие отношения»[16].

Возражая приверженцам традиции, Н. А. Придворов отмечал, что «человеческое достоинство утверждается не через акт самосознания, а в результате создания обществом условий для жизни и развития личности. Условия, в которых определяется и создается ценность человека, являются необходимыми элементами формирования достоинства личности»[17].

К таким условиям относились социально-экономические законы социалистического государства и общественные отношения, создаваемые при социализме. К этому времени в советской конституции и отраслевом законодательстве уже нашли закрепление нормы, конкретизирующие основной экономический закон социализма, согласно которому непрерывный рост социалистического производства обеспечивает растущее благосостояние и всестороннее развитие всех членов общества посредством наиболее полного удовлетворения их постоянно растущих материальных и культурных потребностей.

Все это только дополняло базовый принцип соотношения общества и личности при социализме, отдающем первое место интересам общества. Аналогами понятий «ценность» и «достоинство личности» являлись понятия «достоинство коллектива», «достоинство профессии», «ценность общности людей», «ценность конкретного коллектива»[18]. Люди воспитывались, в общем-то, в правильно препятствующем развитию эгоизма убеждении, что «подлинная свобода предполагает глубокое осознание индивидуумом долга, способности согласовывать свои цели, поступки, стремления с интересами социалистического общества», хотя это и не исключало признания «определенной сферы жизни человека, в которой ему гарантирована некоторая независимость, точнее, самостоятельность от общества»[19]. Это, конечно, оставалось главным: ценность личности при социализме определялась «ее социальной активностью, проявляющейся в условиях подлинной демократии и реальной свободы», человеческое достоинство находило «свое воплощение в том, что личность выступает в качестве гражданина социалистического государства, участника государственной власти и субъекта права». Но в условиях развитого социализма от гражданина уже не требовалось полного самоотречения и, напротив, подчеркивалось, что «подлинная социальная ценность личности может быть обеспечена только в условиях достойного человека образа жизни»[20].

В стране, где немалое внимание действительно уделялось обеспечению каждому гражданину минимального уровня комфортного существования, справедливо считалось, что только в советском социалистическом обществе существует подлинное уважение чести и достоинства личности, что только в условиях социализма к человеку относятся как к высшей ценности, а основные права и свободы реально обеспечиваются надежными гарантиями. Сравнивая СССР со странами капитализма, нельзя было тогда не признать правоту классиков марксизма, утверждавших, что «в условиях частной собственности человек становится бесчеловечным предметом, чужим для самого себя, его проявление жизни оказывается его отчуждением от жизни», поскольку «частная собственность производит человека как существо и духовно и физически обесчеловеченное, человек становится все беднее как человек», он «низводится на степень товара, притом самого жалкого»