***
– Ты меня, Мариша, извини, конечно, – глубоко затягиваясь сигаретой, низко проурчала Татьяна Васильевна, – но мне кажется, что твой Володя тебе не пара.
Барышни сидели на московской кухне, с удовольствием попивая свежезаваренный ароматный янтарный чай с мармеладками.
– Ну почему же? Он очень умный. У него без пяти минут диссертация готова.
Марина сидела в уютном глубоком кресле, поджав под себя ноги и закутавшись в мягкий клетчатый плед.
– Я не о мозге. Я о душе. Он же совершенно бездушный, ты разве не видишь?
«Как она смогла это понять? Они общались практически совсем ничего, пару-тройку раз в магазине».
– Почему вы о нем так думаете?
– Потому что я это вижу. Он всегда будет жить только для себя, ему никто не нужен, он абсолютно самодостаточен.
– Но это не значит, что он бездушен.
– Бездушный человек тот, кто не умеет сопереживать чужой боли. Я думаю, что дело не в тебе, не в том, что ты не его женщина. Ни одна не сможет с ним быть счастлива. Просто он живет в каком-то своем придуманном мире. Ты не обиделась?
– Да нет, конечно. На что? Все верно. Он такой и есть. Повернут на своих бейсиках и алголах.
– Ты с ним время теряешь. Тебе не жалко своей молодости? Не жаль тратить ее впустую? Хотя в твоем возрасте о молодости не думают, в ней живут.
– Я беременна. Уже около трех месяцев.
Татьяна молчала. Думала о чем-то своем. Наверное, вспоминала свои двадцать пять. Или беременность.
– Ребенок ничего не изменит. Для него это пустое. А для тебя только все усложнит. Нет, нет, ты не думай ничего такого! Дитя, это… надо, это здорово… иногда. Мужчины приходят и уходят, а книги и дети остаются с тобой.
«Ага, не больно-то мне Ярик чего оставил. От Вовки хоть ребенок, а от того Чингизхана ни библиотеки, ни детей».
– Завтра едем в Хамовники, в церковь Николая Угодника, там тебя батюшка окрестит, я уже договорилась. Давай спать. Тебе нельзя переутомляться и нервничать.
Татьяна поспешно затушила сигарету, хаотично помахала в воздухе рукой, разгоняя вредный для ребенка дым, и пошла застилать кровать для гостьи.
Утром Марина проснулась – день как день. Только Москва за окном. Солнышко сквозь белые кружевные шторы, запах сигарет и натурального кофе из турки. Шум льющейся в ванной воды. «Я иду креститься». Марина относилась к этому, как к интересному приключению. Съездила в Москву за собакой, теперь вот приехала креститься.
Из того дня ее жизни она запомнила немного. Маленькая комната, посередине купель. Какой-то новый запах, тревожный и волнующий. Батюшка лет пятидесяти, седовласый, полноватый. Женщины в белых длинных рубашках и простынях, мужчины в простынях и полотенцах. Нелепое хождение вокруг купели.
– Е-е-ли-цы во Христа-а кре-естис-те-еся-а…
Неловкость от непонимания производимых действий, стеснение друг друга.
– …во-о Хри-и-ста-а об-ле-кос-те-ся-аа… а-ли-лу-у-и-и-я-а-а…
– Называйте имя крестной или крестного, – батюшка обратился к Марине.
Она заметалась мыслями: «Кто у меня крестный? Кого же назвать?»
– Татьяна, – пискнула Марина.
«Ну все! Что теперь? Она же на улице меня ждет. А можно так? Не предупредила меня, что к чему…» – Марина сокрушалась о своей бестолковости.
– …должны исповедоваться и причащаться, – ее слух выхватил батюшкину фразу, – а теперь возьмите в лавке свидетельства о Крещении, и храни вас Господь.
«Протоиерей Стефан Ткач, – прочла Марина в необычном документе, – красивое имя, и должность необычная…»
