Я нарисую тебе смерть - страница 17

А я быстрыми и точными движениями карандаша выводила рисунок. Очертания собственного дома узнала сразу – скромное крылечко сбоку, рядом с дверью окно, а на втором этаже в комнате, что была для меня студией, небольшой балкончик с яркими цветами на нем. Рука задрожала от предчувствия, я испуганно покосилась на Гримма, но тот, кажется, и вправду уснул. Одним домом мой набросок не ограничился – на крыльце я нарисовала двоих, высокого темноволосого мужчину и хрупкую девушку с невероятно красивым лицом в форме сердечка, и с копной светлых блестящих волос. На девушке я изобразила белоснежное платье, и оно делало ее такой воздушной, почти невесомой и совсем не похожей на обычного человека. Петра с самого детства походила на светлое божество, и такой девушке нечего делать рядом с Киллианом Гриммом – а темноволосым мужчиной на рисунке был он. И моя маленькая сестренка уж точно не должна смотреть на него с такой мечтательностью, с таким счастьем, с такой бесконечной надеждой. Столько чувств сразу, что страшно. А ведь это всего лишь набросок.

«Нет. Нет, нет, нет и нет» — судорожно думала я, с ужасом глядя на творение рук своих. Это не может быть правдой, ни за что не поверю…

Гримм заворочался и накинул руку на лицо, закрываясь от солнца. От ужаса я не могла двигаться, переводила взгляд с наброска на Гримма и едва не сломала карандаш о зубы – с таким остервенением его грызла. Первый порыв – бежать подальше, пока этот гад не проснулся, я поборола и посоветовала себе рассуждать здраво. Если убегу, ушлый Гримм точно поймет, что дело нечисто, а значит, стоит убедить его в обратном. Само собой, о том, чтобы показать иезуиту настоящий набросок, и речи не шло: мне-то предельно ясно, насколько опасен Киллиан Гримм, а вот Петра с ее привычкой видеть хорошее во всех подряд, даже в отъявленных мерзавцах, может оказаться в опасности.

Хотя нет, не так.

Петра совершенно точно окажется в опасности.

Стараясь действовать как можно тише, я перелистнула страницу альбома и приступила к работе. Об аккуратности особо не беспокоилась, главное, побыстрее закончить и вернуться домой, где я смогу обдумать все в спокойной обстановке. В итоге у меня получился неплохой такой черно-белый набросок с Гриммом, сидящим за столом в кресле. Физиономию ему подарила свирепую, почти зверскую – уверена, именно такую он чаще всего являет миру, когда не пытается играть в рубаху-парня. Напротив Гримма, спиной к зрителю, я изобразила четверых мужчин, они встали так, чтобы не загородить самого главного героя картины. В целом работой осталась довольна – пусть этот проклятый спасённый ломает голову, что перед ним за мужики такие, и чем не угодили, а я пока подумаю, как защитить Петру и что для этого можно сделать.

Когда Гримм проснулся, я торжественно вручила ему рисунок, а сама, сославшись на переутомление и яркое солнце, побежала домой, прижимая альбом к груди и призывая себя не паниковать раньше времени. Дома перенесла набросок на большой холст, стараясь не упустить ни единой мелочи, а потом полночи разглядывала написанную картину. Тогда я впервые по-настоящему задалась вопросом – а это вообще возможно, изменить предначертанное пророком?

Лето сменилось прохладной и сырой осенью, а я жила, словно на иголках, практически каждый день задаваясь вопросами, ответов на которые не найти. Дар богини Урд… что о нем известно? Да очень мало, на самом деле. Я могла написать картину будущего, вот и все. Раньше этого было достаточно, но теперь… как быть теперь? Что делать с картиной, если будущее на ней не устраивает? Есть ли шанс все поменять, переиграть? Идти во Дворец Правосудия, попроситься в их библиотеку? Посмотреть, как поступали предки, далекие, те, что жили с богами и знали их лично… Нет, невозможно. Есть шанс никогда не вернуться домой. А обычные библиотеки ответов дать не могли.