Работая на камбузе, он продолжал задавать Новаку вопросы. Кок, правда, в последние пару дней был не в духе, но беседу поддерживал.
Когда на горизонте замаячила земля, вся команда воспряла духом.
– Наконец-то! – Войтех предвкушающе потер руки. – Хоть твердую землю под ногами почуять.
– Так твоя же вахта будет, – хмыкнул Энрике. Загорелый дочерна, жилистый, он очень мало ел, но работать мог, как казалось Бьярне, вообще без перерыва.
– Моя, но машину ж в порту заглушим, так что моторист на борту будет без надобности, – отмахнулся Войтех. – Бьярне, ты как? В перерыв выйдешь в город?
– В город? – переспросил Бьярне. – А это можно?
– Можно, конечно, – Кейси оторвался от своего телефона. – Кстати, во время стоянок в порту дневной перерыв не два, а четыре часа.
Этого Бьярне не знал, но новостям обрадовался.
– Конечно, пойду, – он потянулся за очередной порцией начос. – Куда там лучше сходить?
– В морской музей, – авторитетно сказал Энрике. – Не пожалеешь, – добавил до невозможности важным тоном.
– Скукота! – скривился Войтех. – Я по барахолкам пойду.
– Фу! – скривился в ответ Энрике.
Войтех показал матросу оттопыренный средний палец, тот в ответ похлопал себя по бицепсу согнутой руки. Сочтя ритуал обмена любезностями исполненным, они заржали – на взгляд Бьярне, как два придурка – и одновременно потянулись за начос.
***
В пользу музея в итоге выступил временной фактор: если уж искать на барахолке что-то интересное, то надо приходить к открытию, а после обеда там точно делать нечего.
Они прибыли в порт рано утром, но «увольнительная» у Бьярне начиналась только после обеда. А до него он таскал ящики и коробки с продуктами, помогал Новаку сверить заказ с тем, что привезли поставщики. Потом был свидетелем восхитительного скандала, устроенного Новаком: из ста килограммов картофеля больше половины было гнилой, огурцы привезли переросшие, а тушка семги была с душком. Новак орал на смеси классического английского и нидерландского, экспедитор, явный выходец из Африки, то и дело переходил на арабский.
– Я только доставляю, – разобрал Бьярне в этом вавилонском столпотворении.
– И что, у тебя нет глаз и носа? – орал Новак. – Эта рыба смердит трехдневным трупом!
– Я не обязан знать, как пахнут трупы, – возражал экспедитор.
– Хорошо… – Новак резко остыл. – Но скажи мне, ты бы купил вот это? – поинтересовался он степенно и даже чопорно, как полагается англичанину.
А потом с чисто итальянской экспрессией схватил из ящика самую гнилую картофелину, раздавил ее в кулаке и сунул экспедитору под нос.
Бедолага отшатнулся, и только борт его грузовика не дал ему шлепнуться на задницу.
– Я не принимаю заказ, – отчеканил Новак. – Бек! Тащим все обратно.
Ну зашибись просто! Впрочем, на пару с Новаком, разве что не плевавшимся холодной яростью, они в несколько ходок вернули экспедитору его товар. После чего Новак предупредил, что в шесть вечера Бьярне должен быть на камбузе, и отбыл. Бьярне тоже не стал рассиживаться, принял душ, переоделся и двинул на выход.
Музей был расположен прямо в порту. Вернее, это порт построили рядом со старой верфью, а она-то и стала музеем. Несколько зданий не впечатлили Бьярне, а вот «припаркованная» у причала подлодка – очень даже.
– Отличный выбор, – услышал Бьярне знакомый голос. Обернулся и увидел Кейси. В высоких ботинках с рифленой подошвой, в кожаной куртке и весьма потертых джинсах он скорее походил на байкера, чем на моряка. – Однозначно лучше барахолки.
