Произведение Наживина не было романом о Распутине. Автор скорее создал панораму общественной жизни России в период примерно с 1913 по 1920 год. Артур Лютер, филолог и знаток русской литературы, писал в предисловии к «Распутину»: «Итак, глубокий пессимизм определяет настроение этой книги». По мнению Лютера, Наживин, изображая революцию, не принимает сторону «белых» или «красных». «Добро и зло он видит равномерно распределенными между обеими сторонами; его герои, по большому счету, “беспутны”, растеряны, они не знают, куда им идти и что с ними будет»[16].
Лютер, однако, не собирался представить читателю безнадежно пессимистический роман. В конце предисловия он отметил, что в этой книге, несмотря ни на что, есть что-то утверждающее, вера и надежда, любовь к человеку. Что касается взглядов Наживина на будущее России, то Лютер цитирует письмо писателя к переводчику романа Эдуарду Зиверту: «Наше спасение состоит в том, чтобы освободиться от грязного кошмара прошлого, не попадая при этом в когти к большевикам»[17]. Какую конкретную политическую и духовную форму должно иметь это «спасение», Наживин – что для него характерно – не сообщает. Воззрения его героев – безразлично, консерваторы они, либералы или революционеры, – производят впечатление удручающей банальности.
Насколько же серьезно следует воспринимать комплименты Томаса Манна по адресу Наживина? Может быть, они были только вежливой фразой? Заключительные слова письма создают впечатление, что он либо читал роман Наживина очень поверхностно, либо к тому моменту еще не дочитал до конца. «Надеюсь, – писал Томас Манн, – что Вы довольны немецким переводом и что на нашу публику Вы произведете такое же глубокое впечатление, какое Ваш роман, без сомнения, произвел у Вас на родине».
Описание зверств большевиков в конце третьего тома «Распутина» сделало бы публикацию романа в Советском Союзе невозможной. Более того, если бы рукопись попала к властям, то автор был бы неминуемо арестован и обвинен в контрреволюционной деятельности. Мог ли Томас Манн не знать об этом? Его высказывание в данном случае никак нельзя объяснить тривиальной неосведомленностью европейца. Еще в 1919 году он писал о ситуации в Советской стране: «Интеллектуалы, которые отказываются присягать коммунизму, вынуждены голодать, бежать: Мережковский, Андреев. Тирания должна быть страшной»[18]>[19]. В «Парижском отчете» он выразился о терроре в Советском Союзе еще яснее. Те, кто представляет несравненную эпическую традицию и культуру России, писал он, считаются «там сегодня контрреволюционерами, буржуа, антипролетарскими элементами, политическими преступ-19 никами», им приходится «эмигрировать, если удается спастись». Может быть, Томас Манн ко времени написания письма Наживину прочитал его роман не полностью, только отрывками?
Некоторые обстоятельства говорят о том, что он не только вежливо полистал книгу, которую ему прислал русский коллега. Встреча с эмигрантами в Париже зимой 1926 года стала самым интенсивным личным соприкосновением Томаса Манна с «русской сферой». Подробнее всего он рассказывает в «Парижском отчете» о своем «неформальном» визите к Шмелеву, чья трагическая эпопея «Солнце мертвых» глубоко его взволновала и вызвала у него смешанные чувства[20]. Письмо к Наживину было, как уже упоминалось, написано в тот же период, особенно тесно связанный для Томаса Манна с «русской» темой.
