Я не вру, мама… - страница 14

– Кусать меня, что ли, будет? – перебил я Анатолия Ивановича. – Как бабушку-няню свою? Не, я на это не согласен. То есть сразу говорю: будет кусать – в лоб получит!

– Ведь не надувал ты жабу, верно? Наврал ей? – сухо спросил он. – Наврал, я знаю. А она это чувствует. Врешь ей – кусает. Не врешь – не кусает. По-моему, честно.

– Честно, – согласился я и сознался: – Не надувал. А откуда тогда бородавка?

– От верблюда, – вздохнул Анатолий Иванович, поднимаясь с корточек. – Ты, главное, запомни, что если что, то место тебе в палате с тем ссыкуном обеспечено. Помнишь?

– Помню, – тоже вздохнул я. – Как только мне с ней быть все время рядом, если она тут в больнице лежит? Да и не могу я все время рядом быть. У меня скоро школа.

Анатолий Иванович открыл дверь и, изменив голос на глухой бас, громко сказал:

– Ну все, мама! С сыном все в порядке! Он здоров, если будут обострения, то обязательно ко мне. Можете не волноваться!

Мама, словно все это время не читала брошюру, а была с нами, подняла голову, улыбнулась и встала со скамейки.

– Календулу давать?

– А? – нахмурил брови Анатолий Иванович. – Какую календулу?

– Ну, вы ему прописали в прошлый раз. Отвар пить. Нам скоро в школу, мне нужно будет учительницу попросить, чтоб давала ему.

– Уже лишнее. – Он зачем-то погладил меня по голове и подмигнул: – В школе как раз и увидимся! Ну всё, свободны.

На крыльце мама взяла меня за руку и о чем-то расспрашивала. Говорила, что я заслужил мороженое и в «Целинном» она обязательно купит.

– А можно два? – спросил я и, словно почувствовав что-то, обернулся.

В крайнем от крыльца окне в форточку курил человек. Рядом с ним на подоконнике стояла маленькая девочка в больничной пижаме и смотрела на нас с мамой.

– Мама, – резко одернул я руку, – мне надо тебе сказать.

– Что, сынок? – удивленно спросила она, прикладывая ладонь к моему лбу. – Что сказать?

Я вновь посмотрел назад. В окне уже никого не было. Лишь штора, задернутая до середины, колыхалась от ветра.

– Два это много. Одного хватит.

– Умница, – обрадовалась мама и, заметив наш автобус, торопливо спустилась с крыльца.

И вот настал самый важный день в моей жизни! Важнее всех предыдущих, важнее даже будущих дней. Ну кто скажет, что пятнадцатое сентября важнее первого? Никто! Тем более последний год мне только и говорили про первое сентября, а сегодня все собрались, чтоб напомнить.

– Сынок, – говорит папа, – первое сентября – это как Юрий Гагарин перед стартом!

– Первое сентября, – хмурит брови Бабай, – это как День Победы в сорок пятом!

– Мы все будем гордиться тобой, – целует меня в лоб Абика. – Ты наш Лобачевский!

Только мама молчит, смотрит на меня и молчит. То портфель достанет, то тетрадки в него сложит, то вынет и пересчитывает. Ручки, ластик, карандаши, пенал…

– А промокашку? – вскидывая руки, с оханьем прерывает она свое молчание. – Мы забыли промокашку! Как он в школу пойдет без промокашки?!

Все, кроме меня, начинают носиться в поисках промокашек, которые я давным-давно израсходовал на самолетики. Я делаю вид, что без промокашки в школу идти глупо, бесполезно, и самое главное – все будут сидеть с промокашками, а я без. Как убогий, бишара!

– Что он у нас, бишара, что ли? – сокрушается мама. – Все будут сидеть с промокашками, а он без!

Папа смотрит на часы и выбегает на улицу.

Весь дом напоминает пчелиный улей. У нас ищут промокашки. Из квартиры Иваниди доносятся крики: «Я тебе говорила, в этих туфлях в футбол не играть! Говорила? Что ж ты, ирод-то, наделал?!» У Пиркиных дела всегда после еды, а еда у них больная тема: «Дава, школа еще никогда не была важнее завтрака, и кто скажет тебе иначе – не слушай! Ты помнишь тетю Варю, так вот тетя Варя – директор школы, и она всегда завтракает». Даже из квартиры дяди Наума доносится что-то, связанное со школой: