– Папа, – наугад отвечаю я и попадаю в точку.
– Молодец, балам[1]! – радуется Бабай и что-то говорит по-татарски Абике, затем поворачивается ко мне и протягивает лист бумаги с ручкой. – Теперь сочинение на тему «Родной город».
Бабай забыл, что я не умею писать и читать, могу только говорить, и об этом ему напоминает Абика:
– Ана алты ел. Не умеет еще.
– Тогда я буду писать, а ты начитывай. – Бабай заносит ручку над листом и приготавливается записывать.
– Город наш небольшой… – в поисках образов для сочинения я выглядываю в окно, выходящее на реку, – стоит на красивой реке Ишим. По Ишиму плавают люди и лодки с парусами. Мы купаемся в реке каждый день, когда тепло, хотя и не умеем плавать…
– Не спеши! – Бабай протирает платком очки. – С чем лодки были?
– С парусами, – говорю я и продолжаю «начитывать»: – Вечерами мы с папой катаемся на катамаранах или рыбачим. Однажды мы с ним прыгали с моста, который он называет «Висячка».
– Маскара[2]! – повернулась к нам Абика. – Ты слышишь, что он говорит?
– Катамараны и рыбачат… – Бабай не успевает записывать за мной. – Дальше что?
– Дальше мы делали плот и спускались по Ишиму с дачи до поселка Кирова и пели песню. – Я встал из-за стола и громко пропел, подражая эстрадному певцу Кобзону: – «А ты не плачь и не горюй, моя дорогая, а если в море утону – знать, судьба такая!»
– Астагфирулла[3]! – воскликнула Абика.
Бабай окончательно отстал и, прекратив записывать мой бред, снял очки.
– Такое ощущение, что мы не на целине живем, а в морском порту. У нас что, в городе, кроме твоего Ишима, больше ничего нет?.. Вот Ишим прошел через город, и что дальше?
– В Иртыш ушел, – ответил я.
– А дальше?
– В Обь нырнул.
– А потом?
– В Карское море вошел!
– А Обская губа? – Бабай поднялся с кресла-качалки и подошел к карте на стене. – Помнишь, я тебя учил, что сначала вот сюда, – он ткнул пальцем в точку у самой верхней кромки суши, закрашенной коричневым цветом, – а потом только в Карское море. И в конце куда девается?
– В Ледовитый океан, – радостно произнес я, предчувствуя, что занятия подходят к концу.
Бабай вновь уселся в свое кресло и о чем-то задумался. Тем временем Абика достала из духовки балиш, сняла его с противня и поставила на стол.
– Давайте кушать, – сказала она, разливая по кисюшкам[4] чай с молоком, – потом учиться будете.
Я слопал три огромных куска яблочного балиша и выпил две кисюшки чая. Бабай все время молчал. За едой он часто молчал. Это я то болтал, то ерзал на стуле, то вставал и убегал в другую комнату, словно забыл там что-то важное. За это мне делали замечания, заставляя постоянно мыть руки.
– И что же получается, – наконец-то заговорил Бабай, – сочинение твое какой смысл несет? Что общего у нас с рекой?
– Общего? – переспросил я и ухватил еще один кусок балиша в тот момент, когда Абика стала собирать со стола.
– Пережуй сначала, потом ответишь, – строго сказала она.
Пережевывая сладкий теплый татарский пирог, я соображал, что может быть у нас общего с рекой. Зачем я ее вообще вспомнил, рассказывая про родной город. В садике нас учат говорить о зерне. Мы и картинки рисуем про зерно постоянно. Золотой Колос. Золотая Нива. Золотое Зернышко. Не город, а зернохранилище какое-то.
– Вот ты начал с Ишима, – стал подсказывать мне Бабай, – мол, твоя речка бежит через город, а потом впадает в другую речку. Какая из них получается больше?
