Я не вру, мама… - страница 5



– Она ближе всего, – сказал дядя Наум, опускаясь на лавочку. – Смотри не грохнись. Крепче держись.

Голова у дяди Наума гладкая, словно бильярдный шар. Держаться можно только за уши, оттягивая их в стороны.

– Оторвешь если – глухой буду, – заметил он и откупорил бутылку, извлеченную из внутреннего кармана. – Когда лимонада будешь просить – не услышу.

– Понял, – рассмеялся я, чуть сбавляя силу натяжки, и добавил: – Одному пить нельзя! Помнишь, врач что сказал? Кто один пьет, тот алкаш.

– Это они всё коллективное хотят, – наливая в стакан, пробормотал он, – бессознательное. Чтоб всё стадно было. Раз один – значит, непорядок! Значит, что-то себе на уме держит. Надо вместе, чтоб думать не мог… Давай держись крепче!

Он чуть отклонился назад. Я стиснул сильнее его уши и, держась за них, рассматривал небо. Голубое, с плывущими островками воздушной ваты, оно на секунду застыло передо мной, а потом картинка, словно в калейдоскопе, вернулась к кусту сирени.

– Это кушать можно? – Я протянул руку к кусту и сорвал небольшой цветок. – Люди едят?

– Люди все едят, – разворачивая кулек с мойвой, ответил дядя Наум. – Будешь?

– Нет, – сморщился я от запаха мелкой вонючей рыбы, – гадость же. Я вот не все ем. Лук не ем, чеснок вареный, вот эту рыбу соленую тоже не ем.

– На то оно и детство. Выбирать еще можешь. А как взрослый станешь – всё! Выбора не будет. Что в продаже есть, то и берешь. А будешь нос воротить, то и того не получишь. Держись!

Картинка мира вновь сменилась, и, разглядывая небо, я успел заметить, что одно облако было похоже на фетровую шляпу, как у людей на трибуне. Шляпа плыла одиноко, в стороне от других облаков, которые тянулись чуть ниже.

– Можно, – занюхивая рыбой, наконец ответил дядя Наум. – Когда ешь, смотри только: как пятилистник попадется – мне дай!

Отломив ветку сирени, я стал обкусывать цветочки, перед этим рассматривая их.

Сиреневая роща потихоньку заполнялась людьми. Со стороны площади приходили кучками и поодиночке празднично одетые демонстранты. Мужчины шли в костюмах. На женщинах были платья. Зачем они надели платья, когда на улице прохладно, я слабо понимал. Наверное, чтобы мужики снимали пиджаки и накидывали их на плечи своих спутниц. В этом была логика, но красота сбивалась. Сидящие на лавках женщины в мужских пиджаках сутулились и по-куриному хохлились, к тому же цветастые юбки выбивались из-под серых пиджаков и делали их похожими на замерзших кентавров. Я приметил двух кентаврих с явно выраженным конским началом. Они чересчур громко смеялись и постоянно курили.

Дядя Наум налил себе в третий раз и выпил, уже не закусывая. Я снова увидел небо и, не заметив на нем изменений, заскучал.

– Мы так и будем одни тут отмечать? – спросил я. – Неинтересно.

– Щас, – многозначительно ответил мой носитель и повертел головой по сторонам. – Одни в гробу только лежать будем, да и то если за забором похоронят… Серго? Ты ли это? Дорогой! – Он помахал рукой толстому мужику, который веселил двух кентаврих на соседней лавочке.

Серго обернулся на крик и, узнав в дяде Науме своего друга, совсем не радостно крикнул в ответ:

– С Первым мая!

– Мамая, – сострил дядя Наум, вставая и прихватывая с собой кулек мойвы.

Я успел отломить еще одну ветку сирени и, словно падишах, катающийся на слоне, водил ею по лысой башке дяди Наума.

Поздоровавшись с Серго и его спутницами, тетей Раей и тетей Фаей, мы стали вливаться в их коллектив.