Я ненавижу своих соседей, или Как выжить среди тварей - страница 4

После их ухода вспомнилось прабабушкино наставление: «Если тебе не люб человек, вымети за ним сор через порог соломенным веником». Порог имелся, веник тоже. Странно, что линолеум не воспламенился от моего остервенелого чирканья. Метод не сработал. Я просто стала чувствовать себя ещё глупее, чем обычно.

Первое унижение всего через несколько дней соседства. Ранним утром, собираясь в университет, я обнаружила, что ванна, тазы для стирки белья и моя машинка «Королева» заляпаны кровью. Я испугалась, вдруг что-то случилось с Леной и ребёнком, и побежала к их комнате узнать, не нужна ли помощь. Куда там. Она вышла с широченной улыбкой от уха до уха.

– Как ваше самочувствие? – всё же спросила я.

Выпучив глаза, она молчала.

– В ванной много крови, поэтому я спрашиваю.

– А, да? Хм, так-то нормально всё. Саша порезался. Могла бы и убрать-то. – буркнула она и вернулась к просмотру телевизора.

Я злилась. Я ненавидела. Не заметила она! Как вообще можно не заметить натюрморт а-ля «Техасская резня бензопилой»? А ещё мне было обидно. Неужели со мной настолько не считались, что даже не удосужились отмыть грязь с моих вещей или хотя бы протереть их влажной салфеткой?

Однажды тихим октябрьским вечером в дверь квартиры постучали. На пороге стояли сантехники аварийной службы, поприветствовавшие меня словами: «Стояк засорился. Надо чистить». Позже выяснилось, что какой-то идиот смыл в унитаз консервную банку, которая с завидной стабильностью – раз в месяц – горизонтально переворачивалась и перекрывала доступ к канализации. Воды, конечно, на какое-то время лишаешься, зато получаешь бонус: размазанное сантехническим тросом дерьмо по полу коридора. И кто же это дерьмо убирал? Конечно, я. После натирания линолеума я, низко склонившись над ванной, пыталась соскрести с себя последние молекулы фекалий. И, резко разогнув поясницу, зацепилась золотой цепочкой о кран. И она, и крестик полетели в ничем не прикрытый слив. Ковыряться в склизком размягчённом грязевом месиве – непередаваемое ощущение. Сначала выделанный дерьмом смердящий пол, потом это. День не мог стать хуже.

Снег в начале октября? Серьёзно? Такое чудо на юге страны вряд ли увидишь. Город многим меня удивлял: абсолютно непривлекательными никчемными видами, удушающим воздухом и, разумеется, снегом, идущим шесть месяцев в году, а остальные шесть тающим, закатом в половину четвёртого дня и рассветом около часа ночи. Всё это я, охренеть как, ненавидела.

Мало мне было невменяемых соседей, так ещё и в университете неравнодушные личности нарисовались. Я имею в виду преподавателей. Ещё со школы педагоги меня либо обожали, либо презирали. Никакой золотой середины. К примеру, классная руководительница, которая вела мой класс с пятого по одиннадцатый годы обучения, меня на дух не переносила. Ну бесило её, что я всего добивалась своей старательностью, а за оценки Валерия – её длиннобудылого заторможенного сына – приходилось лизать учительские зады. Была ещё учительница физической культуры. О, это вообще Шапито на гастролях. Крыша у неё знатно свистела. У меня был лишний вес, а Лариса Никаноровна считала себя обязанной помочь от него избавиться. И ни на одном уроке эта зараза не забывала громко и во всеуслышание о нём упомянуть. Ещё она считала, что я должна вести за собой людей, как Моисей еврейский народ. Я была впереди всех шеренг и колонн, а при демонстрации упражнений – моделью. Как-то раз она велела мне сесть в прямой шпагат, запретив предварительные упражнения на растяжку неподготовленных мышц и сухожилий. Я, не найдя в себе силы противоречить, совершила заданный манёвр. Лариса Никаноровна улыбалась от уха до уха, а мой организм затрещал по швам: частично лопнула суставная капсула левого бедренного сустава. Звук раздался пренеприятный. Его можно сравнить с разламыванием варёных куриных хрящей, но в десять раз громче. Я полтора месяца ходила, хромая. В другой раз учительница-сумасбродка решила сделать меня звездой лёгкой атлетики: она много раз подряд и без перерыва заставляла меня толкать двухкилограммовое ядро. На олимпиаду я не поехала, а подростковые запястные косточки болели в течение трёх лет. Однажды– по её меркам это была привилегия высочайшего ранга – Лариса Никаноровна разрешила мне дунуть в свисток, который днями напролёт обсасывался как сахарный леденец. Мой деликатный отказ лизать засохшие белыми корками слюни воспринялся как личное оскорбление. Она была мной так одержима! Именно удушающая привязанность Ларисы Никаноровны отвратила меня от физической культуры, как вшивого от бани.