Я ничего не придумал - страница 3

Итак, противная тяжесть в штанах (я и сейчас отчётливо помню это ощущение) и сознание неотвратимости заслуженного наказания заставили мой детский ум интенсивно искать выход из создавшегося положения, чтобы если и не избежать справедливого возмездия, то хотя бы смягчить его.

Мама в это время была нездорова и потому лежала в кровати. Я придал своему лицу самое печальное выражение и, опустив голову на грудь, стал молча ходить взад и вперёд около маминой кровати. По моему расчёту мама, заметив моё тяжёлое состояние, должна была забеспокоиться и спросить меня: “ Вовочка, что это ты такой печальный, что с тобой случилось? “ Тут я признался бы ей во всём и она на радостях, что ничего более страшного не произошло, простила бы меня. Так оно и вышло.

Папа, как человек передовых взглядов, считал, что маме надо устроиться на работу, а я должен воспитываться в коллективе. Поскольку мне было 5 лет, меня определили в очаг, который находился недалеко от дома на Нижегородской улице (ныне улице Лебедева). Очаг – это то, что сейчас называют детсадом. Мои воспоминания об очаге крайне отрицательные. Вместо того, чтобы читать любимые книги или заниматься другими интересными делами, мы должны были водить хороводы и разучивать дурацкие песни, вроде: «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка – пионеров идеал-ал-ал, тот не знает наслажденья-денья-денья, кто картошки не едал-дал-дал!» Или: «Взвейтесь кострами синие ночи! Мы пионеры – дети рабочих. Близится эра светлых веков, клич пионеров – Всегда будь готов!». Всё это мне совсем не нравилось. Но, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло: я начал часто болеть и меня вернули домой, а мама опять стала домохозяйкой.

У меня было счастливое детство. Отец и мать любили меня, не досаждали нравоучениями и не ограничивали свободу выбора занятий. Впрочем, может быть, я не давал для этого серьёзного повода.

Я очень рано пристрастился к чтению. Читать я научился практически самостоятельно, сопоставляя значение слов с их начертанием. Я спрашивал у мамы: «Что здесь написано?» «Во дворе уборной нет», – отвечала мама. «А здесь?» – «Заборная книжка». Так назывались тогда карточки для получения продуктов питания и промтоваров. Я понимал их назначение, но не понимал, причём здесь забор.

Научившись читать лет в пять-шесть, я читал всё, что мне нравилось. Папа был большой любитель книг. Он постоянно их покупал. Это была классика, чаще всего в академическом издании, и современная литература. Лет в восемь я с интересом прочитал «Декамерона». Особенно понравились мне иллюстрации.

В те редкие вечера, когда папа приходил с работы раньше, чем меня укладывали спать, он садился у моей кровати и на сон грядущий читал мне Некрасова или Гоголя. Он любил Некрасова и хотел, чтобы и я его полюбил, но мне Некрасов не нравился, а Гоголя я полюбил и с удовольствием читал его самостоятельно. Нравился мне Жюль Верн. С интересом я читал книги о гражданской войне, о географических открытиях. Особую роль в моём развитии сыграли книги из серии «Занимательная химия», «Занимательная физика», «Занимательная…» и т. д. Интересно, что в детстве я совсем не читал детских книг и познакомился с ними, когда стал взрослым.

Чтение определило мои игры и увлечения. Играл я с помощью воображения. Я представлял себя капитаном корабля. Корабль – это вся квартира. Моя комната – это рубка корабля. Я смотрю в окно во двор, но это не двор, а бескрайний морской простор. Я ставил химические и физические опыты. Изготавливал микроскопы. В возрасте девяти лет делал порох, получал ядовитый газ хлор. Во втором классе мне попался учебник химии для седьмого класса. Он меня так заинтересовал, что я проштудировал его от корки до корки. Я был в восторге от логичности химических формул, от возможности предсказания результатов взаимодействия химических веществ.