И сама испугалась этого вопроса: если она уже не человек, то значит у Олафа нет шанса.
– Нет, она была обычной женщиной.
Олаф грустно улыбнулся, но глаза опять стали весёлыми, и он продолжил уже другим тоном:
– Катя, я узнал, что ты поёшь, можно ли мне тебя послушать?
– Олаф, это очень громко сказано, это пением назвать нельзя, случайно вышло и меня теперь все шантажируют.
– Олаф, Катя поёт хорошо, я могу это утверждать, у нас концерт готовится, я тебя позову.
– Глеб, как ты можешь позорить жену, вот Лея хорошо поёт, голос изумительный. Лея!
Я решила любым способом отказаться от пения, два позора за один день, это даже для меня много. Лея появилась совершенно спокойная и поздоровалась с гостем. Молодец, справилась с собой, и на Глеба без страха посмотрела.
– Лея, спаси меня, гость хочет услышать моё пение, а я не в голосе, совсем. Ты что-то хотела мне показать, что вы с Андреем подобрали, давай мы вместе послушаем.
Глеб провёл меня и усадил на диван, сам сел рядом, Олаф примостился с другой стороны, я ощущала себя как между двух колонн. Но мне было не до своих мыслей, я ободряюще покивала головой Лее и даже подмигнула, покажи им, что мы не лыком шиты. И Лея смогла, она опустила голову, вздохнула, сложила руки как оперная дива, и запела. По всему дворцу растеклись серебристые волны чистейшего звука, они переливались всеми цветами радуги, и даже грусть песни не смогла заглушить этой красоты.
В лунном сиянье снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчится.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь – колокольчик звенит,
Этот звон, этот звон о любви говорит.
В лунном сиянье ранней весною помнятся встречи, друг мой, с тобою.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь – колокольчик звенел,
Этот звон, этот звон о любви сладко пел.
Помнятся гости шумной толпою, личико милой с белой фатою.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь – звон бокалов шумит,
С молодою женой мой соперник стоит.
В лунном сиянье снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчится.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь – колокольчик звенит,
Этот звон, этот звон о любви говорит.
Лея так головы и не подняла, закончив петь, только опустила руки. Я подошла к ней, обняла, поцеловала в щёчку.
– Молодец, девочка, удивительный голос, просто восхитительный и песню подобрали с Андреем в соответствии. Молодцы.
Гордо обернувшись к сидящим на диване, я замерла. Два каменных изваяния, статуи греческих богов. Олаф, понятно, он Лею ещё не слышал, но Глеб? Он-то почему в статую превратился? Осознал, кого погубить хотел? Но они смотрели не на Лею, они оба смотрели на меня, опять как на приведение. На всякий случай я решила Лею отправить из столовой.
– Лея, спасибо, можешь идти.
Лея исчезла мгновенно, всё-таки много сил у неё ушло на выступление перед Глебом, я это поняла по едва слышному облегченному вздоху. Хорошо держалась девочка, не гость её пугал – Глеб. Первым в себя пришёл Глеб, усмехнулся и одобрительно улыбнулся мне.
– Хорошо, Лея.
Я подошла к нему.
– Спасибо Глеб, девочке это важно, я не хочу, чтобы она тебя боялась.
Олаф округлил глаза и смотрел на меня уже как на медузу-горгону, по крайней мере, мне так показалось. Мне ничего не оставалось, как вздохнуть и спросить потухшим голосом:
– Олаф, тебе совсем не понравилось? Она очень старалась, мне её голос нравится, она ведь петь начала только недавно, а как поёт, и слух идеальный, один раз услышит и уже поёт. Она даже после моего исполнения, без слуха и очень без голоса, и то может правильно спеть.
