– Давайте, не откажусь, – согласился я, на самом деле зная, что навряд ли я притронусь к ней в ближайшее время.
Он снова встал с дивана и принес мне со спальни зеленую тонкую книжку.
Он рассказал мне про содержание глав книги, и вскоре мы стали прощаться. Я пошел в коридор.
– Дмитрий Львович, чуть не забыл, – сказал я, уже обувшись. – Вам же выписали лекарства домой?
– Еще бы, четыре наименования.
– Так, Дмитрий Львович, и я, и вы знаете, что на пенсию особо не разгуляешься, а у Аси сейчас трудности с деньгами, поэтому я куплю вам лекарства. Давайте я гляну список.
– Да что я сам не куплю, что ли. Спасибо Влад, но я справлюсь. Деньги у меня есть.
– Давайте тогда так: я покупаю самое дорогое, а вы остальные. На меньшее я не согласен.
– Да ладно тебе.
– Давайте, давайте, – стоял я на своем.
– Ладно, – согласился все же он и достал из своего портфеля, висевшего в коридоре, бумажку. – Вот. Спасибо.
Я сделал фото бумажки с рецептом на свой телефон и пообещал привезти лекарство завтра на рабочем обеде, а затем спросил:
– Дмитрий Львович, и еще. Вы вообще не против, если я буду заходить к вам?
Глаза его засверкали, и он сказал мне:
– О чем вопрос, Влад! Сам хотел тебе только что сказать, чтобы ты заходил почаще. Конечно, заходи, когда вздумается, я же буду только рад. Будешь развеивать старика.
– Ну хорошо, договорились, – улыбнувшись, сказал я, мы пожали крепко руки, и я вышел.
Еще в больнице мне стало жалко Дмитрия Львовича – я понял, что уклад собственной жизни вызывает в нем мало чего приятного. Я остро чувствовал, что от него веяло необходимостью в избавлении от одиночества, в обращении к человеку, пусть даже незнакомому, но он хотел, чтобы его слушали. И я решил, что роль этого слушателя-незнакомца вполне могу исполнить я.
Сейчас, возвращаясь назад, в то время восьмилетней давности, я понимаю, что этот предлог для сближения с Дмитрием Львовичем был далеко не главной причиной моего стремления составить ему общество: подлинное объяснение моего желания крылось, конечно же, в другом.
За шесть лет до нашей настоящей встречи с Дмитрием Львовичем, когда я еще учился на втором курсе университета, я потерял своего дедушку по материнской линии. Его звали Артем Михайлович. Мое первое воспоминание с ним начинается с ранних лет: мне около 5—6 лет и он кормит меня за столом яйцом всмятку. Из сероватой, уже немного стертой металлической кружки он достает одно яйцо, с низа которого капает вода; он стучит по верхушке яйца чайной ложечкой, отковыривает скорлупу, немного солит, а затем ложечкой погружается внутрь. Я обволакиваю ложку ртом и закусываю белым хлебом. Чуть более свежее воспоминание: он сидит в кресле, держа в руках букварь – пальцы тонкие, длинные, вены на кистях сильно выпирают, – а я рядом с ним – сижу сбоку на грядушке. Арбуз, ботинок, ваза… Затем воспоминание, как он учит меня шахматам: слон ходит по диагонали, это пат, а это битое поле; я психую, когда у меня никак не получается его выиграть, и иду в слезах к матери на кухню. Он ведет и забирает меня со школы. Всегда ухоженный, с широкими бровями и пробором седых волос. Я бегаю по зеленому искусственному полю на секции по футболу, а он один сидит на трехъярусных трибунках, читая большую газету и дожидаясь меня. Я срываю ежевику, протягивая руки через железные прутья к кустарнику, растущему на соседской даче, и меня в палец жалит оса; он ведет меня к шлангу, поливающему шиповник, и холодной водой промывает место укуса.
