Читать онлайн Олеся Литвинова - Я проснулся, и он уже был

© Олеся Литвинова, 2023

ISBN 978-5-0059-8235-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пробудившись от тяжёлого сна в девятом часу утра, Серёжа обнаружил, что в одностворчатом окне его комнаты, которую он снимал в гостевом доме в самом сердце Петербурга, застрял стол. Помещённый в раму, как в капкан, он стоял неподвижно и зловеще. Это был небольшой стол, сердитый, окрашенный в тёмный орех, такой, который лучше нести вдвоём, нежели одному, хотя и одному, конечно, можно, если быть покрепче. Казалось, что он влетел в окно с размаху. На полу сияли осколки, и ветер, заглянувший в отверстие, морозил Серёже кожу, забирался под мятую кофту для сна, трогая, щупая, спрашивая: «Зачем пускать меня в октябре?».

Серёжа смотрел на стол. Он думал: «Почему я сижу?» или «Мне надо собираться», а потом вспоминал, что это целый стол, и что он торчит из его окна и внутри, и снаружи, и что люди на улице могут его видеть. Это пресекало все мысли о том, чтобы оставить его как есть. Серёже ни в коем случае не хотелось становиться местной достопримечательностью, ради которой в его двор будут заворачивать со всего Невского. Люди поднимали бы головы к ножкам в окне и смеялись: «Как же это нелепо». Серёжа подумал о бабушке, которая разобралась бы со столом в самое короткое время, и вспомнил, что она умерла. По утрам он забывал о её смерти, потому что бабушка снилась ему каждую ночь и во снах была живее всех живых, а потом поднимался с постели, думал о своём какое-то время, приглаживал волосы, трогал глаза, лениво добирался до ночных впечатлений, уже покидающих его голову, и всё припоминал. Сегодня она приснилась Серёже в своём чёрно-розовом домашнем халате, который пах кухней.

Он снова посмотрел на стол. Начал накрапывать дождь. Серёжа не знал, на что решиться: нужно было идти к хозяину, но тот уехал к матери в Выборг и обещал вернуться только завтра. Это значило, что стол проторчит ещё целый день. Серёжа встал, выглянул из окна как мог и никого под ним не увидел, отчего с облегчением вздохнул, но тут же подумал, что если хозяин вернётся и увидит только дыру в окне без предмета-виновника, то подумает, что Сергей просто сам его разбил. Серёжа также не знал, что ему потом делать с упавшим столом и как на него посмотрят люди, потащи он его на помойку в одиночку.

Замотав себя в бабушкин шарф, он спустился и обошёл дом так, чтобы оказаться под своим окном. Снизу на стол было страшно смотреть. Проходящая мимо женщина с рваным зонтом, увидев, что Серёжа вскинул голову и смотрит вверх, поступила так же.

– Ого! Что это такое? – обратилась она к нему. – Вы видите?

Он улыбнулся, чтобы она не поняла, кто тут виноват, и сказал, что и сам удивился.

– И как долго он, интересно, торчит?

Рядом с ними возникла ещё одна женщина, она тихо обратилась к первой, тоже поглядела наверх и застыла. На её бледный лоб упала капля. Зашушукались; Серёжа поёжился от ветра и убежал в университет, где сразу впал в сухое будничное забытьё, которое толкало его сотней плеч и не позволяло постоянно думать о бабушке.

На арочных стенах, посреди замысловатых ругательств и фиолетовых рожиц, родилась надпись, которой вчера не было: «Вика камень». Серёжа покусал губы и вспомнил, как однажды, ещё в родном Дымске, возвращался с английской школы позже обычного и издали увидел на трамвайной остановке бабушку, которая медленно несла своё большое и гордое тело сквозь застывший майский воздух.

Ему никак не удавалось объяснить себе тот трепет, который он испытывал, встречая бабу на работе в павильонах центральной городской ярмарки, где она продавала шубы и куда он нарочно заезжал на велосипеде, если возился с товарищами где-нибудь поблизости, или в любых других местах до её прихода домой. Бабушка разделяла его нежное чувство и тем весенним днём, когда он побежал к ней, желая поскорее показаться на глаза, тоже ему обрадовалась. В ларьке у остановки они купили хлеб и шоколадные вафли, вместе зашагали по дорожке к подъезду. Всё вокруг было полно золотого света. Они проходили мимо выкрашенного в детсадовский розовый гаража, на котором значилось, что «Вика лутшая». Бабушку ошибка страшно веселила. Она всё время обращала на неё Серёжино внимание, так что у него, если они шли домой вместе, вошло в привычку ждать, что она увидит «лутшую», и зацокает, и захохочет, и повторит слово тысячу раз; если этого почему-то не случалось, он сам как бы невзначай указывал на гараж, возмущался надписью так, будто видел её впервые, и бабушка воспроизводила свой смех и ворчание.

Теперь «Вика» была «камень». Серёжа косился в сторону двора, потому что слышал звуки, и звуки эти, без сомнения, издавала маленькая толпа («толпица», подумал Серёжа) под его окнами. Над асфальтом светилось три-четыре лица; Серёжа подходил к ним, чувствуя, что шагает скорее назад, чем вперёд. Оклик не дал ему раствориться:

– Мальчик! Мальчик! Подойди сюда, пожалуйста.

Его звала женщина с зонтом, которую он встретил утром. Неподалёку стояла и курила вторая, рядом с ней ругался матом мужчина. Он посмотрел на Серёжу и прищурился:

– Павла знаешь?

– Мальчик, ты же был здесь утром? – наклонилась к Серёже первая женщина. Его мягко обдало запахом несвежего тела. – Скажи, ведь стол торчит с утра? А то Григорь-Михалыч имеет наглость не верить. Я говорю, что стол торчит с утра.

Серёжа подтвердил. Мужчина пожал плечами и спросил:

– Павла знаешь?

Серёжа убежал к себе и сразу заперся на ключ, а проходя, не стал снимать кофту, потому что, пока его не было, ветер продул насквозь всю комнату. Стол повис перед ним ссохшимся гадом; он не хотел посочувствовать Серёжиной боли, не хотел упасть за окно и освободить его от женщин на улице. Звонить и писать хозяину было невозможно, потому что Серёжа не знал, что ему сказать. Он как мог убрал осколки, прилёг на кровать и закрыл лицо руками. Против его желания к нему всё летели слова и выкрики с улицы.

В острой вечерней дрёме ему привиделись август и бабушка в шортах и грязной футболке в их садовом домике за городом. Она щёлкала семечки, смотрела в увешанное мошками окно и рассказывала, как узнала о любовнице деда. Мимо Серёжи мелькали чужие банки под соленья и бабины сёстры со скалками в руках.

– Вот говорят: выбило почву из-под ног. Так у меня и было. Зоя с Риткой стоят рядом, а я бросаю ему в лицо ключи и говорю: увозите свои огурцы из моего погреба, иначе всё разобью. Ни слабости, ни страха – ничего ему не показала, хотя сама чуть не померла. Но это был мой гараж, мой!

Он слушал вполуха и вдруг улетел к разбитому забору на окраине сада, а оттуда – к большим зелёным холмам, слепням, сухим дорогам и карьерам. Холмы скрывали в себе реку, но Серёжа не мог её отыскать, не мог и вернуться к бабушке, которую оставил в домике, и оттого, натаскавшись в пыли и намучившись, вздохнул и проснулся.

Хотелось пить. В окне виднелись только ночь и стол. Было свежо и как-то спокойнее, чем днём, как будто воздух улёгся. Серёжа понял, что на улице затих человеческий гул. До него доносились лишь глухие шлёпки по асфальту и чьё-то неровное дыхание. Он поднялся, спрятал руки за спиной, чтобы не толкнуть ненароком стол, прижался к нему бедром и посмотрел наружу. Там, кривоногие и маленькие, превосходно одетые, шныряли по двору двое парней. Они бегали из угла в угол, от помойки к арке, от парковки к площадке, опустив головы в землю, двигаясь неверно, странно, будто пьяные. Серёжа смотрел на них, а они всё рыскали и рыскали, пока, наконец, один из них не устремил взгляд прямо на него и не остановился. Окликнул приятеля – и они улыбнулись Серёже и приложили пальцы к губам: тихо, мол.

Наутро его стуком в дверь разбудил хозяин. Не дождавшись, пока ему откроют, он прошёл в комнату прямо в обуви.

– Твоё окно, товарищ? Чего одетый, холодно? Здравствуй.

Серёжа поздоровался и посторонился. Хозяин заложил руки в карманы, подошёл к столу и с сокрушённым видом прикоснулся к разбитому окну. Это был невысокий, ладно сложенный человек, который невозмутимо и тепло двигался к своим пятидесяти. Серёжа начал рассказывать ему, как нашёл стол, стараясь подчеркнуть, что его вины здесь очень мало или даже нет совсем. Чем естественнее он пытался звучать, тем больше переживал и спотыкался, и в конце концов понял, что его не слушают, когда хозяин воскликнул:

– Вот жалко, что не телек! Не холодильник! Стол какой-то.

Серёже захотелось кричать: «Какой телек? Вы что, не понимаете, что он отравляет мне жизнь?», но он согласился, что это неудобно: фирменной вещью ещё можно было бы искупить всё безобразие. Серёжа спросил, видел ли хозяин толпу.

– Да, видел. Испугался, не дай бог выпал кто-то. Думаю, если кто из моих гостей – мне проще следом сброситься, чем со всем этим разбираться, – сказал хозяин. Лицо его ничего не выражало. – Какая-то дёрганая барышня снаружи всё пытается всех убедить, что стол торчит со вчера. Это так?

Серёжа ещё раз всё рассказал.

– Хорошо, что я сегодня вернулся. Не замёрз ты? Кофты есть?

Они были.

– С бабкиной смерти – сколько? Девять дней уж прошло?

Двенадцатый пошёл, ответил Серёжа. Когда он уезжал в Дымск на похороны, хозяин перехватил его в коридоре с набитым рюкзаком и опухшим лицом – пришлось обо всём рассказать. Серёжа чувствовал, как из его рта вылетают жёлтые слова, не равные огню внутри, тупые, кроющие, прячущие. Не обдуманное толком, его горе было так огромно, что даже не выглянуло в коридорчик гостевого дома, плеснуло хвостом и оставило капли: Серёжины смешки над эдакой «семейной незадачей».

– Как же жалко, что не телек, я бы продал с удовольствием. Представляешь, телек на халяву кто-то кинул? А так с окном получится один убыток…

Серёжа спросил, можно ли убрать стол, и хозяин со скромной улыбкой на него посмотрел:

– Так ты или не ты, Сергей, его втащил? – И тотчас залепетал, глядя на его лицо: – Ладно, что ты: просто спросил. Презумпция невиновности! Отпечатки снимем, камеры посмотрим, вычислим придурка, разберёмся! Не переживай. По глазам вижу, что ты меня ждал, а если б ты окно разбил, ты бы – фьють! Ищи ветра в поле! Ведь я правду говорю?

Серёжа ответил, что правду, и, покачнувшись, чуть не бросился к этому человеку, который столько делал для него хотя бы потому, что не взыскивал миллион просто так. Чем сочувственнее хозяин смотрел на него, тем больнее хотелось завыть: так же было, когда бабушка сидела и жалела его, шептала, гладила по плечам и спине, никогда не упрекая в слезах, и от её рук и халата Серёжа расходился всё пуще, даже если поначалу обида была несмертельна. Сейчас от того, чтобы уткнуться в хозяина и поведать ему обо всём, что не даёт спать по ночам, его удерживало только робкое мальчишечье благоразумие. Серёжа сказал: «Спасибо».

– Только давай завтра, в воскресенье, ты выходной? Я с дороги устал как собака, хотел постираться, воды принести на выходные, подсобку почистить.

Бутыли с питьевой водой, которые хозяин ставил в холле под тумбой, ломящейся от морских раковин, разошлись по жильцам ещё позавчера. Серёжа кивнул; его сердце заколотилось.

– Фиксировать ущерб – дело небыстрое, должен понять.

Снова кивок, но послабее, потому что налетевший с окна холодок сковал на миг Серёже голову.

– Я к тебе зайду. Одевайся тепло.

Хозяин с серьёзным выражением поглядел на стол, погладил носком ботинка осколок в углу и вышел, не закрыв как следует дверь, так что Серёже пришлось хлопнуть ею самому. Он постоял в крохотной прихожей, пощёлкал пальцами в такт неведомой мелодии, которая развеселила его, и подошёл к окну. Выглянул из-за стены так, чтобы толпица не могла его заметить, и мелодия оборвалась. Подскочило желание пнуть стол на улицу, не дожидаясь, чем окончится хозяйское расследование, и оно стучало в Серёже тем сильнее, чем больше он щурил на зевак близорукие глаза: к женщине, что с нарочитой громкостью, точно зазывала на речную экскурсию, объявляла двору, что «стол торчит уже битые сутки», подошли человек пять или шесть, несмотря на ранний час. Серёжа на всякий случай пересчитал их; его взгляд еле успел зацепиться за кривоного парня, который пробежал мимо толпы к площадке.