Я сегодня Ван Гог (сборник) - страница 10



и являлись стихи из ошмётков распененных луж!

Музей. Иерусалим

Стеклянный куб, бетонные пролёты, —
аристократ в технократичном теле —
на гор святых вершины для чего-то
архитектуры чудеса надели…
Хрустальный отблеск стен угоден богу,
а горный воздух обостряет чувство…
и замирает сердце у порога
хранилища свидетельств и искусства!
А там, внутри, в тени от войн и света,
свети́тся тёплым перламутром кожа
«фламандцев», в алый пу́рпур разодета
знать – куртизанки и монархи тоже…
Полощется Дега. Скирдо́й Ван Гога
намечен контур чувств. Мулаткой красной
Гоген дразни́т столпов элиты строгой…
и Ренуар с Сезаном не напрасно
в душистом воздухе сирени и камелий
дают намёком а́брисы баркаса…
Там, в этих залах, тысячи немели
от дам геометрических Пика́ссо!
И храм Искусства, вне границ, вне веры,
окутал сердце щедрыми дарами…
А там, снаружи, расходились ветры! —
стучали в дверь разрушенного Храма[19]

Как делали мозаику старинную

Как делали мозаику старинную
в монашьих кельях под Иерусалимом?
От вора, от зверья и от разбоя
хранились камни, что несли с собою.
А привозились камни издалёка,
ценимые, как жизнь, как дух, как око…
В мешках заплечных, ночью африканской —
японский розовый и чёрный итальянский,
афганский синий с русским сердоликом —
скрывали красоту под грубым ликом…
Потом, в тиши пещер, сверкали камни —
их шлифовали грязными руками!
Соединив фрагменты воедино,
вливались камни в общую картину
мозаики монашеской церковной!
Стыдились камни бедной родословной —
что из монашьих собраны котомок…
Замрёт пред вечной красотой потомок,
мозаики богатством очарован!
Здесь в каждом камне чей-то дух закован…

Шуберт

после прослушивания октета Франца Шуберта в фа-мажор[20]

Октетом Шуберта для струнных в фа-мажоре
обворожиться и забыть, что мир жесток…
У старой Вены столько шарма и задора,
и доброты, и утешенья, видит бог!
У старой Вены столько силы для октета,
что он сюитой вопрошает небеса:
померна ль плата за развитие сюжета —
тифозной смерти безразличная коса…
Я понимаю разговор гобоя с басом —
так духовые о фатальности судьбы
ведут беседу. Дирижёрство, служба, классы,
на ужин – редкая похлёбка и бобы…
О, милый Шуберт, о, «царя лесного» гений,
отец симфоний и слуга небесных муз!
Ты неудобен был. Поэтому гонений
не избежал. Так вышло. Не берусь
тебя судить ни в радости, ни в горе.
Твой взгляд с портрета бесконечен и глубок…
Октетом Шуберта для струнных в фа-мажоре
обворожиться и забыть, что мир жесток.

Россини

после прослушивания сонаты для струнного квартета № 1 соль-мажор Россини[21] (1804)

Насмешливый пацан. От силы – лет двенадцать.
Блестящий музыкант. И с цыпками рука.
Имеет божий дар и время состояться.
Он – баловень судьбы на годы, на века.
Сонатой нежных струн под солнцем итальянским
он начинает жизнь и слаженный квартет.
И начинает кросс по венским и миланским
подмосткам дней его на много-много лет…
Гурман и хлебосол, он музык отречётся
и будет жить в чести, преемников уча.
Взгляните на портрет – лукавый глаз смеётся,
и струны детских лет в душе его звучат!
Он счёт от прачки мог в вокал переиначить!
Визитной картой стал его сонаты бег.
Мальчишески легко победный путь был начат,
смеётся и бузит весёлый человек!

Рахманинов. Всенощное бдение

Диптих

после прослушивания «Всенощной» Сергея Рахманинова в исполнении Литовской классической капеллы под управлением Андреаса Мустолена (ноябрь 2016, Израиль)

«Глубокая озабоченность и тревога за судьбы родины, сознание бессмысленности жертв, боль и возмущение художника-гуманиста при виде человеческих страданий, приносимых чуждой и противной народным интересам войной, – все это вызывало у Рахманинова настойчивые поиски нравственного идеала, служащего опорой в тяжелых жизненных испытаниях. Этот идеал Рахманинов искал в твердых и постоянных устоях народной морали, которую он стремился воплотить в своей «Всенощной».