Взовьётся древнерусский глас
под своды зала… Колокольный,
звенящий зов, чтоб боже спас,
чтобы простил нас, своевольных!
Чтобы живущим на земле
дал ощущение бессмертья,
беззвестный голос в синеве
иерусалимской пел на свете…
И вот уже не стало стен
и обнялись земля и небо, —
великой музыке взамен,
переплетая быль и небыль…
Я в синем омуте души
на дальних хорах пребываю.
И это я пою в тиши,
и предо мной – земля нагая,
чей первородный грех велик,
а войны – нам во искупленье!
Над миром протянул старик
длань бога. И затихло пенье.
Я пела в юности под арками, я пела!
Я пела музыку, которая летела
от дальних отсветов судьбы, души касаясь, —
такою маленькой сама себе казалась…
Я пела в юности Всенощной силы бденье,
за всю непрожитую жизнь прося прощенье,
за все дороги, что взовьются серпантином,
за все разлуки, что с тревогами едины.
Я пела музыки рахманиновской звуки,
ещё не зная, как повиснут в горе руки,
когда покинут меня близкие-родные,
взвалив на плечи мне все тяготы земные…
Познала горечи измен и расставаний,
и вкус внезапных перемен и расстояний!
Я пела в юности под сводами, не зная,
что заключалась в этих звуках жизнь земная.
