Я смотрю на звёзды - страница 12

Сегодня красивый закат, он похож на оленя. Ты же похож на капризного ребёнка, который ещё не умея говорить, отлично знает слово «дай». Он протягивает свои ручонки к матери и требует, требует – это его право. Она даёт ему только то, что может дать. Я независимый человек, люблю свободу, потерять это – потерять себя. Подозреваю, что ты такой же, но жертвуешь этим. Да, я дарю тебе надежду, это очень хрупкая вещь – постарайся беречь её. А мне нужно во всём разобраться, я буду думать, на это мне нужно много времени. Тебе же надо запастись терпением и выдержкой. Я слышала, что нижегородские мужики довольно терпеливы. Посмотрим, жив ли ещё русский мужик. Ибо, как говорится в Книге Мудрости, кто имеет, тому дано будет и приумножится. Больше я ничего не могу сказать тебе. Очень я холодная девчонка, просто ледяная.

14 июня 1973 года

Опять мне не до тебя, мой дневник! Экзамены, экзамены… Но не они виноваты в том, что я не писала тебе ничего так долго. Экзамены только оправдание, и я разрешила себе покривить душой и свалить всё на них. Бедные. Сейчас они виноваты во всём: и в том, что мало времени, и в том, что я похудела, побледнела и т.д. А во всём виновата я сама. Не знаю почему, но я чувствую себя очень счастливой. Наверное, оттого, что мне 17, оттого, что я сильная, здоровая и, может, даже красивая. Оттого, что люблю, оттого, что любима, оттого, что лето, что у меня много друзей, умные, замечательные родители, оттого, что у меня есть Натали – немного глупая, дерзкая, капризная девчонка. Но в тоже время это родная, нежная, ласковая сестрёнка, без которой я не знала, как бы жить. Мне нравится в ней целеустремлённость, нечеловеческая усидчивость, твёрдость характера. Её труднее учиться, чем мне. Все 10 лет я работала не в полную силу – учение давалось мне легко. В том, что я не стала круглой отличницей, виновата лень. Но теперь со школой покончено, расстаюсь с ней без сожалений.

Это удивительное знакомство было очень романтичным. Весна 1973.

Я оканчивала школу № 197, которая находилась в Ленинграде. Мои родители жили в местечке Грибное, по дороге на Ладогу, железнодорожная станция с милым названием «Борисова Грива». Папа служил в воинской части 03209, где находился зенитно-ракетный комплекс. Папа был командиром дивизиона. В этой же части служил юноша из города Горького (теперь – Нижний Новгород). Он был солдат, к моменту нашей встречи получивший звание сержанта. Я приезжала к родителям на выходные из Питера. Юноша заметил меня и влюбился, стал писать письма на папин адрес, при этом подписывался – «Вова». Я читала письма сестре Наташе, и мы весело смеялись над непосредственностью этого человека, не понимая, что это была моя судьба. В ту пору у меня было несколько ухажёров, в том числе молодой лейтенант Володя Перистый из Днепропетровска. Он серьёзно ухаживал за мной. Однажды я возвращалась с прогулки с букетом полевых цветов, незнакомый молодой человек подошёл ко мне (а надо сказать, что это был лес и дорога шла через него) и сказал: «Я тот человек, который писал вам письма!» Это был, несомненно, Вова. Он сразу мне понравился. Темноволосый, зеленоглазый, с усиками. Красивая атлетичная фигура и румянец от волнения во всю щёку. Мы начали встречаться. Цветы, признания в любви, объятия, поцелуи. Это была дикая страсть двух сильных темпераментных молодых людей. Надо было сдавать экзамены, поступать в университет, а тут такое сильное чувство. Встречались по ночам, я готовилась к экзаменам у родителей. Вове было трудно уходить из казармы, но он всё равно пытался и у него получалось. Романтик по своей природе, он придумал всё так, как у Шекспировских героев («Ромео и Джульетта»). Покидать квартиру через входную дверь я не могла, дверь охраняла моя собака овчарка Алдан, которая громко лаяла, если кто-то к двери приближался. Поэтому я спускалась с балкона нашего дома, со второго этажа по верёвочной лестнице (на самом деле это была старая рваная волейбольная сетка), оказывалась в объятиях Вовы, и мы убегали в лес. Когда наступили холода и дожди, Вова построил маленькое убежище из палок и брёвен. Там была скамейка, на которой мы лежали, прижавшись друг к другу и от счастья не могли говорить.