Зачем это было нужно — лишь одному декану ведомо, но приказ есть приказ. Так что теперь я не только находилась в рабстве у противного выскочки, набирая дурацкие тексты, но еще и задерживалась с ним после работы из-за постановки. Это не говоря уже о том, что репетиторство я тоже не бросала. Ни минуты свободного времени — эх, зря я раньше жаловалась на жизнь!
А вот Ольга Беседина, наоборот, горела желанием посещать эти нелепые мероприятия. Она увязалась с нами, хоть ее никто и не заставлял.
Первую репетицию я не забуду никогда. Режиссер оказался очень нервным мужчиной: уже на подходе к актовому залу я услышала звучные выкрики. Когда-то профессор Колесников и профессор Корнилов выпустили «Словарь русского мата», и теперь студенты филфака изучали его на первом курсе. Но то, что вырывалось из уст режиссера… такого даже в том словаре не было!
Правда, когда мы заняли места в первом ряду и стали смотреть постановку, я немного прониклась сочувствием к этому бедному человеку. Дело в том, что некоторые номера зачем-то сделали музыкальными. Но у Джульетты, которая напоминала юную Олю Беседину, не было ни слуха, ни голоса, да и Ромео пел как лось в брачный период.
Я долго сдерживалась, но потом закрыла лицо руками и стала беззвучно смеяться.
— Тебе что, не нравится постановка? — с серьезным лицом спросил Морозов. Я сидела с правой стороны от него, а Беседина — с левой.
— Почему же, она великолепна, — задыхаясь от смеха, выдавила я, — прямо в соответствии с традицией.
— Какой еще традицией, что ты несешь, Горячева? — влезла Беседина. — Это же трагедия, а они цирк устроили.
— Есть гипотеза, что «Ромео и Джульетта» — не трагедия, а пародия на трагедию. В таком случае — действительно, ставят правильно, — объяснил ей Морозов, а потом снова обратился ко мне. — Так ты считаешь эту гипотезу верной?
— Считаю, что в этом… — я не успела договорить, потому что мы вдруг оказались в центре внимания нервного режиссера.
— Эй, вы, эксперты! — крикнул он нам, — чего там трындите? Ну-ка, быстро сюда!
— Мы? — переспросил Морозов.
— Да, вы! Покажите этим юным блеющим овечкам, как играть настоящую страсть.
Морозов хмыкнул, но встал, за ним поднялась и Беседина.
— Нет, не ты! — замахал руками режиссер и кивнул на меня, — она!
— Почему это она? Я уже игра…
— По кочану, — перебил ее режиссер. — Девчонка похожа на мадонну эпохи Возрождения, а ты — дылда, да и патлы у тебя крашеные.
Беседина надула губы и села на место.
— Так, эксперты, пошевеливайтесь!
Мы поднялись на сцену.
— Слова знаете?
— Перевод? — машинально уточнила я.
— Нет, блин, оригинал! — съязвил режиссер. — Конечно, перевод!
— А какой — Радловой или Пастернака?
Режиссер с сочувствием посмотрел на Морозова:
— Она больная, да?
— Нет, — улыбнулся тот. — Она — филолог.
— Один хрен. Ладно, приступайте. «Любовь меня на поиски толкнула…»
— «Любовь меня на поиски толкнула…», — начал Морозов, и в глазах его блеснули озорные искры. Было видно — он еле сдерживается, чтоб не засмеяться.
Черт! Я почему-то так растерялась, что язык прилип к нёбу. То есть начала я еще более-менее бодро, но слова: «Милый мой Ромео! Скажи мне, вправду любишь ли меня?» промямлила уже совсем невразумительно.
— Сто-о-оп! — заорал режиссер. — Тьфу. Отстой. Но есть ты — еще ладно, — он кивнул Морозову. — А ты — повернулся ко мне, — полный отстой. Идите отсюда, толку от вас никакого.
— Ну вот, Горячева, режиссер сказал, что ты — полный отстой, — громко и очень радостно повторила Беседина, когда мы вернулись на места. — Я ж говорила, что лучше могу!
