— Спасибо, господин Дикман, я уверена, что у меня это получится.
— Вот насчёт этого я и хотел с вами поговорить…
Опускаю взгляд и облокачиваюсь на спинку стула, пытаясь сохранить непринужденный вид.
— Я вас слушаю.
— Хочу ещё раз сказать, что ваше решение достойное, но не совсем практичное и надежное.
— О чем вы?
— Попробую объяснить… — сцепляет пальцы в замок. — Пансионат Таккеров несомненно был популярен когда-то. Я помню времена, когда господа предпочитали отдыхать за городом, наслаждаясь видами, гуляли в парках, спускались к водоёмам. Но сейчас в Брошнайте много приезжих, путешественников из других стран, и все больше есть потребность жить в отелях. Пансионат, скажем, это не совсем выгодно. Для вас. Так как, смею заметить, есть ограничения в средствах. И будет жаль, если вы потратитесь зря.
Ах вот оно что. Беру чашку и подношу к губам, делая глоток сладко-горького напитка. Господин банкир имеет свои мотивы и выгоды.
— И что вы предлагаете?
Глаза мужчины зажигаются, и я вижу, как в них вспыхивают интерес и азарт наравне со страстью. Это немного смущает и одновременно завораживает.
— Всё очень просто, миссис Гронвей, я предлагаю вам стать компаньоном. А именно — стать управляющим.
Рот сам собой приоткрылся. Сижу в некотором ошеломлении.
— Но почему я?
— Во-первых, вы женщина, так что очень подходите на эту роль, здесь нужна женская рука, чуткость, внимательность, практичность и обаяние, и во-вторых, вы красивая женщина, и вам нельзя прятать свою красоту. В вас есть всё.
Улыбаюсь ещё шире. Господин банкир довольно красноречив и явно умеет расположить к себе слабый пол. И если бы я была свободна и не так опытна, то наверняка бы купилась на эту сладкую лесть. Но и он не глуп, знает, с кем имеет дело, потому продолжает:
— Знаю, что вы обо мне сейчас думаете, — будто виновато застенчиво усмехается. — Скажу так, — его голос понижается и становится грудным, обволакивающим, — я вижу умную, молодую, красивую женщину, которая достойна большего.
Признаться честно, мне стало не по себе, ощущение, что он насквозь меня видит. И знает о моей внутренней драме, хотя откуда? Кроме мамы ещё никто не знает, что происходит у меня на семейном поприще. А он будто почувствовал мою уязвимость, слабое место, которое так саднит и болит.
Молчание, кажется, затянулось, ответ будто застрял у меня в горле комом. А на глаза почему-то навернулись слезы.
— Я подумаю, господин Дикман, — моргаю и судорожно делаю ещё один глоток, пряча взгляд.
— Я рад, тогда… — он достает карточку с гравировкой из красивых букв. — Напишите мне, когда подумаете. Буду ждать вашего ответа и новой встречи.
Холёная улыбка украшает его лицо, он бросает взгляд на Эллу и, извиняясь ещё раз за беспокойство, отлучается, правда, не покидает помещение так скоро, останавливает продавщицу, что-то ей говорит.
— Мама, воть, это тебе, — протягивает дочь сложенный из салфетки цветок.
— Элла, вот это да! — восхищаюсь я поделке, бросаю взгляд на Дикмана, который уже направляется к выходу, отвесив мне поклон.
Забавный он…
Так, о чем это я? Поворачиваюсь к дочке.
— Это Дарси тебя научила так красиво?
— Неть, папа.
Моя улыбка застывает на губах.
Когда он её научил? Не знала даже об этом. И снова будто невидимые пальцы тронули натянутые до предела струны, тревожа болезненные чувства. Нет. Не думать о нём!
Сжимаю карточку, провожу по гравировке пальцами и смотрю в окно.
