Официант принес две чашки латте. Пока он ставил их на стол, я исподволь бросила на маму взгляд, пытаясь понять ее настрой по выражению ее лица, по малейшему движению ее тела.
Мое внимание к деталям было на пределе.
– Ну, что еще ты хочешь мне сказать? – тяжело вздохнув, спросила она, как только официант исчез за лестницей. Тон голоса резкий, речь торопливая, как будто мама решила покончить с разговором еще до того, как он начался.
Мое сердце билось от волнения. Мама, она прекрасно знала, зачем я ее позвала. Я нервничала, не зная, с чего начать. А нужно ли вообще что-то говорить? Может, молча отдать письмо, которое я ей написала, поблагодарить за все, что она для меня сделала, сказать, что я люблю ее, и уйти?..
– Я знаю, о чем ты думаешь… Что я – воровка.
От удивления, что она разоблачает саму себя, говорит то, что мне самой хотелось много раз выкрикнуть ей в лицо, я согласно киваю. И, глядя на меняющееся выражение ее лица, тут же понимаю, что этот жест, в других обстоятельствах невинный – жест согласия с собеседником – моя самая большая ошибка. Я снова все испортила. Мама снова меня поимела.
Кровь застучала в висках, голова слегка закружилась. Мама, украдкой скользя взглядом по сидящим за соседним столиком, начала злобно шипеть на меня сквозь зубы, произнося все то, что уже говорила множество раз: что я – бессердечная, если требую от нее выгнать ее сына, моего брата, на улицу; что я должна понять ее, ведь я тоже мать; что хотела бы она посмотреть на меня, окажись я на ее месте… Ее оранжевые губы исказились в страдальческой гримасе, скрученные артритом пальцы вцепились в сумку, а глаза то метались, то колко, даже злобно, впивались в меня.
Я в ужасе смотрела на сидящую напротив незнакомку, женщину, которая дала мне жизнь, и мне стало очень тоскливо, прямо таки паршиво, как будто мне плюнули в душу. Ну почему мама так поступает? Отворачивается от меня, когда я пытаюсь найти с ней какие-то точки соприкосновения? В наших перебранках мы словно следуем заранее написанному сценарию, где после определенной реплики одного следует заранее приготовленный ответ, конкретная реакция другого, как на светофоре после зеленого включается красный. И никак иначе.
Прошлые обиды, взаимные упреки. Из нового:
Она: «Ты выставила меня за дверь!»
Я: «Ты меня вынудила… Я ведь тебя просила не настраивать против меня детей и мужа. К тому же ты тоже когда-то выгоняла меня из дома: беременную и с младенцем на руках… Яблочко от яблоньки недалеко падает».
От возмущения я лепечу ещё что-то бессвязное. Она кидает на меня испепеляющий взгляд, в котором сошлись Содом и Гоморра. Слёзы, блеснувшие в уголках глаз. Хлопание дверей. … Никакой надежды переписать этот сценарий!
Я вытаскиваю из сумки конверт и протягиваю его ей.
– Что это? – удивленно спрашивает она.
– Я написала тебе письмо.
– Письмо? – Она удивленно склонила голову. – Ты же здесь. Зачем мне письмо?
– Я хочу, чтобы ты его прочитала.
Она закатила глаза – «опять что-то выдумала!», но конверт взяла: —Ладно, раз уж это так важно для тебя…
Она собралась было развернуть бумагу, но я остановила ее: «Пожалуйста, прочитай потом».
– Ну, хорошо… – протянула она в недоумении. – Так что, ты меня позвала только за этим – чтобы вручить мне письмо?
Я качаю головой. Куда делись все слова, которые я так тщательно подбирала? Заучивала наизусть? Слова под стать дождю за окном – тихие, ровные, словно просеянные через сито. Без надрыва, без обвинений. Во мне еще таится надежда, что мама услышит. Поймет. Наконец признает, что поступает со мной несправедливо.
