– Мама…
Молчание.
– Знай, что я… Я этого не переживу.
В ее глазах проскользнуло беспокойство. Или мне просто хотелось увидеть именно это, а потому, потакая моему желанию, разыгралось собственное воображение?
Мама тяжело вздохнула, провела рукой по лбу, как будто её что-то мучило. Её пальцы сжались на ручке сумки, побелели костяшки. Она открыла рот, словно хотела что-то сказать, но передумала. Посмотрела на меня с усталой обречённостью и сдержанно произнесла:
– Ничего, доченька. Ты – сильная. Молодая еще. Что такое сорок четыре года? Вся жизнь впереди. Как нибудь выкрутишься.
Несмотря на тяжелый вздох, она попыталась придать голосу бодрящие нотки. Сказала это так, будто речь шла о пустяке. А после уныло добавила:
– А у нас с Павлом никакой надежды.
Я не верила своим ушам. Выкручусь?.. У меня пересохло в горле.
«Нет, мама, я не справлюсь. Начинать все заново в сорок пять – это совсем не то же самое, что в тридцать».
Дыра, которая образовалась во мне с начала этой истории, и которая за год разраслась до устрашающе больших размеров, нависая надо мной, как великан.., эта дыра начала поглощать меня, захватывать всю мою сущность. Я почувствовала, что внезапно сдулась, как шарик: у меня не осталось больше ни сил, ни доводов, ни желания о чем-то спорить, что-то объяснять, пытаться ее переубедить. Осталось только глухое смирение с неизбежным. Как у стоящего на эшафоте, ожидающего прихода палача.
Мама начала завязывать косынку. Долгими, неторопливыми движениями. Как будто не было никаких слов. Не было целого года, который я провела в ожидании того, что она смилостивится, передумает.
Она взяла в руки конверт, лежащий на столе, и на мгновение её лицо смягчилось, словно она нашла возможность выбраться из тупика, в который мы обе угодили, получив шанс на примирение.
– Ты же любишь писать… – Мама опустила взгляд, будто стыдясь собственных слов, и тихо добавила: – Пиши, дочь, бумага все стерпит.
А потом, почти шёпотом, словно извиняясь, пробормотала:
– Потерпи. Я все улажу, дай мне только время. – И добавила: – Запомни, я – не воровка. Я отдам тебе твои деньги.
Её голос дрогнул, и я почувствовала, как в нём смешались надежда и бессилие, как будто она пыталась убедить себя, что ещё способна что-то исправить. Но в этих словах не было уверенности, а только усталая просьба, которую она, возможно, уже не могла выполнить. Она стала заложницей своих страхов, своей вины, своей неспособности выбрать между долгом и любовью, и в этом была драма. Драма ее жизни. А заодно и моей.
Я ничего не ответила, а просто кивнула, чувствуя, как в груди сжимается холодный ком. К сожалению, времени, которое она просила, у нас с ней не было. Но об этом знала только я.
В тот момент, глядя, как она удаляется, тяжело спускается по лестнице, я не могла не думать о виновнике возникшего между нами конфликта, не могла не возмущаться братом, который, воспользовавшись возрастом и чувством вины родной матери, манипулировал ею в свою пользу. Не считался ни с её чувствами, ни с её благополучием. С момента покупки дома он, как паук, плел свою паутину. И вот в её сети попалась жертва, причем не одна.
В этот миг мне показалось, что я потеряла маму навсегда. Кажется, я опоздала…
***
Я шла по мокрым плиткам, слушая, как под подошвами хлюпает вода. Льняная сумка с купленной тетрадью в твердом переплете билась о мою ногу. Ветер растрепал волосы, но мне было всё равно.
