Подвели итог этим поискам Кант, поставивший задачу создания трансцендентальной онтологии, и Фихте, поставивший задачу создания трансцендентальной этики. Кант не был немецким философом, он был философом, а вот Гегель, как говорил Воланд, «пожалуй, немец».
И здесь я не могу не процитировать фрагмент последнего публичного обсуждения Георгием Петровичем схемы мыследеятельности (где он, кстати, демонстрирует ее эмпирическое употребление прямо в зале, и это поздний Щедровицкий) в 1989 году во Владивостоке: «В схеме мыследеятельности мимоходом решена проблема, поставленная Иммануилом Кантом, – проблема трансцендентальности мышления, именно трансцендентальности. Тут механизм достаточно прост, можно сказать, что проблем такого уровня Кант поставил две: проблему трансцендентности, т. е. выхода к реальности, к основным гипотезам или допущениям о строении реальности, и проблему трансцендентальности, т. е. перевода идей, мыслей, знаний из формы одной интеллектуальной функции в формы другой интеллектуальной функции, ну, например, с языка восприятий на язык мыслей или что-то в этом роде. ‹…› в этой схеме мыследеятельности решается задача, поставленная Иммануилом Кантом, о создании трансцендентальной топики или трансцендентальной онтологии, и вроде бы это даже похоже на правду, во всяком случае так это можно проинтерпретировать».
С нетерпением и надеждой жду появления на свет первых книг, снимаю шляпу перед составителями, я на такой труд пока еще не способен.
Вера Данилова, в школе с 1972 года
Впервые я увидела Г. П. Щедровицкого в 1972 году на дискуссии о предложенном П. Я. Гальпериным предмете психологии. В отличие от остальных участников, которые противопоставляли предложению Гальперина свое представление о предмете психологии, аргументируя это в лучшем случае ссылкой на существующие в психологии традиции, Щедровицкий начал обсуждать вопрос, как вообще должен быть устроен предмет науки и что в связи с этим надо было бы сделать, чтобы дать психологии новый предмет исследования. Выступление поразило меня тем, что задавало новый уровень обсуждения (потом я узнала, что он называется методологическим) и благодаря этому позволяло мне – ученице Гальперина – увидеть новые задачи и направления размышлений в своей области.
После этого я перечитала все тексты Г. П. Щедровицкого, которые нашла в университетской библиотеке, и они совершенно очаровали меня четкостью и строгостью рассуждения – тем, что я любила в математике и чего мне не хватало в гуманитарных дисциплинах. В конце концов мне удалось попасть на семинары Щедровицкого, сначала на открытый в ЦЭМИ, а потом и на квартирный. Участие в этих семинарах изменило меня, во многом предопределило мои интересы, интеллектуальные возможности и в целом представление о достойной и осмысленной жизни.
Какие важные умения дал мне опыт участия в методологических семинарах и команде Георгия Петровича? Первое – это опыт живого мышления, когда публично, в высоком темпе оформляется проблема и коллективно ищется ее решение.
Несмотря на то что в те годы на факультете психологии было несколько профессиональных семинаров, я практически не встречала там совместного размышления. Участники других семинаров обменивались обычно результатами своих исследований или своими идеями, а семинар Щедровицкого давал возможность участвовать в самом процессе мышления.
