Слышать подобное о собственной матери, мягко говоря, больно. Наверно, поэтому непроизвольно шмыгаю носом, а Вадим замолкает.
— Прости, — произносит спустя вечность. — Ты сама искала правду.
— Всё нормально, — бурчу через силу. — Мне не привыкать. Что было дальше?
— А дальше мне пришла в голову, как тогда казалось, идеальная мысль. Я поставил перед собой цель возродить материнские чувства в обеих, для чего начал забирать к себе вас с Герой на всё лето и на Рождество. И, знаешь, твоя мать оказалась не безнадёжной. Когда тебе исполнилось пять, она даже пыталась забрать тебя к нам навсегда, как и Нику, но тут уже против выступил Сергей, твой отец.
— А Марина? Она приняла Геру?
— Нет. У моей сестры ген материнства оказался недоразвитым, сгнившим под корень.
— Что случилось потом? Почему отношение мамы ко мне так сильно изменилось? Всё дело в моём отце?
— Нет, Тася, нет. Твоя мама всегда тебя любила, да и сейчас любит не меньше.
— Тогда что?
— Гере в то Рождество было одиннадцать. Он, по традиции, приехал в конце декабря вместе с Сашей к нам в гости. У нас в тот год было шумно. — Воспоминания вызывают у Мещерякова добродушную улыбку. — Ты приехала, Турчин нам Арика с Милой оставил, а сам с женой свалил на Мальдивы — короче, детский сад в пределах одного дома. И если вы с Камиллой были тогда ещё совсем маленькими, то за Ариком и Герой нужен был глаз да глаз.
— Так, значит, это правда? Турчин и Савицкий были друзьями?
— Были, Тася, были. Как раз до того самого Рождества.
Улыбка моментально исчезает с лица отчима, а желание рассказывать дальше испаряется на глазах. Кусаю губы, не решаясь поторопить Вадима с продолжением: чувствую, что оно навряд ли придётся мне по душе.
— В тот день всё пошло наперекосяк с самого утра. — Вижу, как непросто даётся Мещерякову каждое слово. — Сначала Марина психанула и уехала в город, потом мальчишки подрались из-за какой-то ерунды, а Сашка в наказание отменил обещанную им вылазку на игру по хоккею. Я всё время вспоминаю события того дня… Если бы они уехали тогда на этот матч, ничего бы не случилось.
Вадим снова замолкает, а у меня по коже расходится нервный зуд — так не терпится понять, что же произошло.
— Знаешь… — Отчим гулко выдыхает и начинает монотонно биться головой о стену. — Одиннадцать — это такой возраст бестолковый! Кажется, что уже большой, всё понимаешь, но по факту дальше собственного носа ни черта не видишь.
— Вадим, прошу, не томите!
— В тот вечер поднялась сильная метель. По уму, в такую погоду налить бы чайку покрепче да, укутавшись в плед, смотреть советские комедии. Но тебе взбрело в голову покататься на коньках. Ты всё грезила стать олимпийской чемпионкой по фигурному катанию. Я даже специально для тебя заливал каток на мелководье, помнишь?
— Помню. Потом перестали.
— Да, перестал, — кряхтит Вадим и собирается с силами, чтобы продолжить. — Пацанам в тот вечер тоже не сиделось на месте. Оставшись без хоккея, они согласились за тобой присмотреть, а заодно и снеговика слепить. Знаешь, извечный спор: у кого лучше, у кого больше… А Сашка скрепя сердце пошёл с вами. Он отвлёкся всего на несколько минут, когда Марина вернулась в посёлок под ручку с новым ухажёром, но и этих минут хватило, чтобы в наш дом пришла беда.
Ещё мгновение, и я наконец пойму свою роль в этой истории. Мне становится не на шутку страшно, а шрам на щеке начинает гореть огнём, хотя раньше никогда меня не беспокоил. Растираю его, чтоб усмирить жжение, а Вадим кивает:
