Я прихожу в себя ранним утром. Не сразу понимаю, как так получилось, что я заснула, и какого лешего ладонь Савицкого заменяет мне подушку. С трудом разлепляю веки и несказанно радуюсь тому, что Гера всё ещё спит. Это значит, что моя сумасшедшая шалость останется безнаказанной. Поднимаюсь на ноги и уже хочу убежать к себе, но, как дура, продолжаю смотреть на Геру. Что пытаюсь увидеть, не знаю, но и просто уйти не могу. Меня не покидает странное чувство, что я способна помочь, что в моих силах развеять тьму вокруг парня и заново научить его дышать полной грудью. И пока я предаюсь мечтам, за дверью раздаются шаги, а мамин голос бесцеремонно разрывает тишину странного утра:
— Гера, ты ещё спишь? — Мать для приличия стучит в дверь и практически тут же открывает её плечом. В комнату проникает аромат свежей выпечки и кофе.
Понимаю, что счёт идёт на секунды: Гера вот-вот проснётся, а мама увидит меня полуголую, лохматую и всю в крови. Чем не шанс окончательно всё испортить? А потому снова прячусь, на сей раз в ванной комнате Савицкого. Ладонью зажимаю рот, чтобы не выдать своего присутствия громким дыханием, и через приоткрытую дверь жадно наблюдаю за происходящим в спальне.
— Мой милый мальчик! — Мама ставит поднос с завтраком на журнальный столик и садится на край кровати, в аккурат туда, где всю ночь напролёт я сжимала пальцы парня. С неописуемой тревогой во взгляде она обводит взглядом разбитое лицо Савицкого и с сожалением качает головой.
— Я принесла тебе завтрак. Поешь, ладно?
— Я не голоден, — хрипит Гера спросонья, — но всё равно спасибо.
— Не за что, дорогой! — вздыхает мама, скрывая за участливой улыбкой неподдельное волнение. — Если что-то нужно, ты скажи.
— Ничего, — мотает головой Савицкий. — Всё нормально.
— Ладно, — соглашается мама и встаёт. — Если что, я сегодня весь день дома.
— Спасибо, Лиза! — кивает Гера и закрывает глаза, видимо, намекая, что разговор окончен.
Уже через минуту мы снова остаёмся одни, если не считать аппетитного завтрака, от запаха которого в желудке начинает предательски урчать. Чтобы не выдать себя с головой, пячусь в глубь просторной душевой подальше от соблазнов и жду, наивно полагая, что Савицкий вот-вот снова заснёт, а я наконец смогу обрести свободу. Но когда удача мне улыбалась? Вот и сейчас она поворачивается ко мне пятой точкой.
Тяжёлые шаги, яркий свет, а после — глухое «Тая» и грохот летящих с полок склянок и тюбиков.
— Выключи свет! — кричу, закрывая лицо руками. — Просто не смотри на меня, Гера! Ты сможешь! Ну же!
Я не верю в успех, но стоит темноте заполнить собой пространство, как наступает тишина. И только дыхание, болезненное, прерывистое, выдаёт напряжение между нами.
— Прости! — произношу на полтона ниже. — Я не хотела тревожить твою память.
— Память? — усмехается Савицкий, пока глаза заново привыкают к темноте — глухой, но такой спасительной для нас обоих.
— Вадим вчера сказал, что я пробуждаю в тебе неприятные воспоминания.
Темнота заполняется смехом — нервным, нездоровым, с отчётливым привкусом боли.
— Не надо так! Ты же понял, о чём я? — пищу затравленным зверьком и закрываю руками уши, да только без толку. Смех Савицкого впитывается с дыханием, безжалостно щекочет нервы и пугает — сильно, до лихорадочной дрожи, — а потом резко смолкает.
— Ты знаешь, что такое триггер, Тая? — Обманчиво мягкий голос Геры пропитан безумием.
